Двадцать лет спустя

— Я перебью столько людей, сколько смогу, монсеньер.

— Гм! — пробормотал Мазарини. — При всей вашей храбрости и силе, вы не сможете перебить всех.

— Это правда, — сказал Портос, привставший на стременах, чтобы лучше видеть толпу, — их слишком много.

"Тот, другой, был бы, пожалуй, лучше", — сказал про себя Мазарини. И он откинулся в глубь кареты.

Королева и ее министр, во всяком случае последний, имели основание испытывать тревогу. Толпа, хотя и обнаружила почтение к королю и регентше, все же начинала волноваться; в ней поднимался глухой ропот, который, пробегая по волнам, предвещает бурю, а зарождаясь в толпе, — возмущение.

Д’Артаньян обернулся к мушкетерам и сделал им глазами знак, неприметный для толпы, но хорошо понятный этим отборным храбрецам. Ряды лошадей сомкнулись, и легкий трепет пробежал среди людей.

У заставы Сержантов процессии пришлось остановиться. Коменж, выступавший во главе процессии, повернул назад и подъехал к королевской карете. Королева вопросительно взглянула на д’Артаньяна. Д’Артаньян ответил ей также взглядом.

— Поезжайте дальше, — сказала королева.

Коменж опять занял свое место. Войска решительно двинулись вперед, и живая преграда была прорвана.

В толпе послышался недовольный ропот, относившийся на этот раз не только к кардиналу, но и к королю.

— Вперед! — крикнул д’Артаньян во весь голос.

— Вперед! — повторил за ним Портос.

Толпа словно ждала этого вызова и забушевала; враждебные чувства сразу прорвались наружу, и со всех сторон раздались крики: "Долой Мазарини!", "Смерть кардиналу!"

Одновременно с двух смежных улиц, Гренель-Сент-Оноре и Петушиной, хлынул двойной поток народа, прорвавший слабый ряд швейцарцев и докатившийся до лошадей д’Артаньяна и Портоса.

Эта новая волна была опаснее прежних, так как состояла из людей вооруженных, и гораздо лучше, чем в таких случаях бывает вооружен народ. Видно было, что это нападение никак не являлось делом случая, скопившего в одном месте группу недовольных, но предпринято было по хорошо обдуманному враждебному плану и кем-то организовано.

У каждой из этих двух мощных групп было по вожаку. Один, видимо, принадлежал не к народу, а к почтенной корпорации нищих; в другом, несмотря на его старания выглядеть простолюдином, легко было признать дворянина. Но оба действовали, казалось, по одинаковому побуждению.

Натиск был так силен, что отозвался даже в королевской карете; затем раздались тысячи криков, слившихся в сплошной рев, среди которого зазвучали выстрелы.

— Ко мне, мушкетеры! — крикнул д’Артаньян.

Конвой построился в две линии: одна по правую, другая по левую сторону кареты; одна в помощь д’Артаньяну, другая — Портосу.

Произошла свалка, тем более ужасная, что она была бесцельна, так как никто не знал, ни за кого, ни за что дерется.

LI ИНОГДА КОРОЛЯМ БЫВАЕТ ТРУДНЕЕ ВЪЕХАТЬ В СТОЛИЦУ, ЧЕМ ВЫЕХАТЬ ИЗ НЕЕ (Продолжение)

Как всякое движение народных толп, натиск этот был страшен.

Малочисленные и кое-как выстроившиеся мушкетеры не могли управлять как следует лошадьми, и многие из них были смяты. Д’Артаньян хотел опустить занавески кареты, но молодой король вытянул руку со словами:

— Нет, господин д’Артаньян, я хочу видеть.

— Если вашему величеству угодно видеть, смотрите, — проговорил д’Артаньян.

И, обернувшись к толпе с яростью, делавшей его таким опасным, он обрушился на вожака бунтовщиков, который с пистолетом в одной руке и со шпагой в другой старался проложить себе путь к карете, борясь с двумя мушкетерами.

— Дорогу, черт побери, дорогу! — крикнул д’Артаньян.

При звуке этого голоса человек с пистолетом и шпагой поднял голову, но было уже поздно: шпага д’Артаньяна пронзила ему грудь.

— Ах, черт побери! — вскричал д’Артаньян, тщетно старясь сдержать свой удар. — Зачем вы здесь, граф?

— Должна же свершиться моя судьба, — ответил Рошфор, падая на одно колено. — Я три раза оправлялся от ударов вашей шпаги, но от четвертого уже не оправлюсь.

— Граф, — сказал д’Артаньян с волнением, — я не видел, что это вы. Мне будет тяжело, если вы умрете с чувством ненависти ко мне.

Рошфор протянул д’Артаньяну руку.

Д’Артаньян взял ее. Граф хотел что-то сказать, но кровь хлынула у него горлом, по телу прошла последняя судорога, и он испустил дух.

— Назад, канальи! — крикнул д’Артаньян. — Ваш вожак умер. Вам нечего больше здесь делать.

Действительно, граф Рошфор был душой этого возмущения; толпа, увидев его смерть, дрогнула и обратилась в беспорядочное бегство. Правая сторона королевского экипажа почти очистилась от нее. Д’Артаньян с двадцатью мушкетерами бросился в Петушиную улицу, и весь отряд смутьянов рассеялся как дым, рассыпавшись по площади Сен-Жермен-л’Оксеруа в направлении набережной.

Д’Артаньян направился к Портосу, чтобы в случае надобности помочь ему.

Но Портос столь же хорошо справился со своей задачей, очистив от толпы бунтовщиков левую сторону королевского экипажа, где уже отдернулась занавеска, которую Мазарини, менее воинственно настроенный, чем король, велел опустить.

Портос был задумчив и даже печален.