Двадцать один год (СИ)

- Северус, - она не знала, о чем бы спросить еще. – Северус, а если я умру, что ты будешь делать?

Он резко поднял голову, хлопнул бессмысленными со сна глазами.

- Как? Ты о чем?

- Ну, ты быстро меня забудешь? Или все-таки будешь скучать?

Он раздраженно вздыхает, снова зарывается лицом в скрещенные руки. Ворчит глухо:

- Вот чего глупости-то спрашивать…

Ночь в июле коротка, и скоро утро уронило росы. Рассветной тишиной, мокрыми тропинками, пока слаще всего забывался сном Коукворт, Северус, проснувшись, проводил Лили до дома. Калитка не заперта, на первом этаже неосторожно приоткрыто окно. Сев поддержал – и девочка встала на карниз, подтянулась на руках и проскользнула в кухню. Уже стоя на подоконнике, обернулась, присела на корточки, обвила шею друга руками, ласково поцеловала. Ей отчего-то нравилось быть ласковой, и не так важно, с кем – с родителями, другом или приблудной кошкой.

К полудню Коукворт пробрала дрожь от известия: закрылись последние два цеха фабрики. Тринадцать лет длилась её агония, и наконец кормилица и губительница города испустила дух. О ней, в общем, не стоило жалеть: мало кто работал уже в оставшихся цехах, большей частью те из рабочих, кто не спился, нанялись в Манчестер, и ставшим нынче безработными еще хватило бы мест. Но люди привыкли к фабрике, вся их история спиралью обвилась вокруг закопченных её корпусов – как такое взять и выкинуть из душ?

Родители за ленчем держались торжественно, строго и скорбно, словно умер кто-то. Лили удивлялась про себя: отец ведь сам давно мечтал, чтобы фабрику закрыли – но понимала, что именно так следует встречать большие перемены, которые касаются не одной твоей семьи.

- Как ты думаешь, Джордж, преступность не возрастет? – негромко спросила мать.

- Может, - согласился отец. – У кого-то опустятся руки, а кто-то решит, что пора зарабатывать деньги более легким путем. Но это было бы неизбежно, Роза. Когда фабрика работала, преступность была не меньше.

- Один Паучий Тупик чего стоит, - Туни выразительно глянула на сестру. Не могла все-таки удержаться, чтобы не подколоть. Вроде бы давно они держали холодный нейтралитет, Петуния не общалась с Лили, но и не придиралась к ней – а только дружбы с беспризорником простить не могла, да перед отъездом сестры в школу каждый раз запиралась у себя в комнате. Лили научилась от матери игнорировать Туни, отец же иногда считал нужным ответить старшей дочери.

- Паучий Тупик, конечно, клоака, но думаю, худшие преступники обитают отнюдь не там. Ты ведь помнишь Джека Файерса? Он был уважаемый человек, мой коллега, а оказался убийцей, - отец сжал вилку, помолчал, подавляя волнение. – А заместитель главы Манчестерского банка? Он прекрасно жил, и все-таки считал возможным брать взятки. Маска респектабельности, дочка, ничего не значит. Часто за ней и скрываются самые отвратительные из преступников. И особенно гадки они оттого, что считают себя выше других. Они первые сплюнут и скривятся при виде какого-нибудь воришки из Паучьего Тупика или несчастного пьянчуги, укокошившего соседа или жену, хотя у самих совесть не чище.

Лили задумалась, отложив вилку. Ей вспоминались лица слизеринцев: самодовольный Розье, легко выкрутившийся из истории с Бертой Джоркинс и безнаказанно бросивший Флоренс Флеминг; Эльза Смит и её подруги, смыслящие в учебе меньше любой хаффлпаффки, но считающие себя по определению лучше всех на свете; Эйвери, как-то плюнувший в сторону Люпина; Регулус Блэк, каждый раз кривившийся, когда мимо проходила она, или Мери Макдональд, или Лиззи Дирборн… У их семей в большинстве своем отвратительная репутация, но почему-то именно эти семьи имеют, как говорили старшекурсники, наибольшее влияние в магическом обществе. Ох, стать бы в таком обществе Эльзой Грир, чтобы сполна унизить всех этих индюков, плюнуть им в лицо, напомнить, что власть их не вечна.

Часа в три, когда мать послала Лили за хлебом, у дверей булочной девочка встретила Тобиаса Снейпа. Тот сидел на пыльной, низкой и широкой ступени крыльца, с мясисто-красным лицом, в доску пьяный. Поднял на девочку мутные глаза, Лили проскользнула мимо. Покупая хлеб, надеялась, что Тобиас ушел – но он оставался на месте. Удержал её за подол, повис на её запястье, встал, судорожно вздохнул.