Двадцать писем Господу Богу

Не прекращая целоваться, сильно, сопернически, до боли, – видимо, трещинка на ее губе раздалась от таких усилий, и он почувствовал легкий солоновато-металлический привкус крови в их бесконечном каком-то полуварварском поцелуе, поцелуе-пожирании, – они повалились на землю. Именно с этого момента он и видел себя, точнее, их обоих, через зазоры между бревнами, лежа животом вниз на бревенчатом мосту, том самом мосту, который, возможно, и назывался «Мост через соловьиный ручей». Остальное он вспомнил, когда увидел, как стаскивает с нее сарафан, сильно ношеный, пропотевший и выцветший, потом розовый атласной материи лифчик (пуговицы не поддавались и ему пришлось изрядно повозиться с ним), и две большие налитые груди, высвободившись наконец, жадно набросились на него своими заостренными жесткими обветренными сосками. Опрокинув ее навзничь, он сел на нее, распластанную подо ним, полураздетую, верхом и начал месить эти груди, затем наклонился и принялся целовать губы, щеки, шею. Оперевшись руками о землю, он переменил положение тела и, сползая ниже, покрыл поцелуями уже покрасневшие от его грубых и жадных ласк две полурастекшиеся окружности ее грудей, обхватил губами ее соски. Она стонала и ерзала, то обхватывала его голову руками, то впивалась ногтями ему в спину. Внезапно он почувствовал, как ее рука расстегнула ширинку и, немного покопавшись там, достала фаллос, огромный красный, с сияющей темно-бордовой головкой. Она гладила его одной рукой, а другой принялась за ремень и рубаху. Он выпрямился и резкими, почти неосознанными движениями снял с себя то, на что указала ее рука. Не теряя ни минуты, она стащила с него брюки и сапоги, при возможности слегка касаясь его тела кончиком языка, и он чувствовал от этих прикосновений, что все во нем – кипящая лава. Он снял с нее трусики – нет, это были не те трусы, которые грезились ему вчера, розовые с резинкой, а обычные трусики, – он снял их и, вытянувшись на земле, слегка касаясь ее прохладной сырости поднявшимся огненным членом, начал целовать низ ее живота, губы, клитор, почти так, как наметил накануне. Она прогибалась, двигаясь навстречу его энергично работавшему языку. Он соскользнул языком вниз, и язык его показался ему прохладным по сравнению с ее разгоряченной плотью. Но тут она резко села, потянула его на себя, и он, послушно перемещаясь, оказался на ней, касаясь измазанным в песке горячим членом ее колена. Он приподнялся на руках, она взяла его член и слегка втолкнула в себя. Он поймал это движение, и они принялись сильно, громко и резко двигаться навстречу друг другу. Ласточка видел все это сверху: как он входит в нее так, как будто у него не фаллос, а кувалда, и ему нужно расплющить в блин то, что находится внутри ее на некоей воображаемой наковальне. Он видел сверху свою работающую белую задницу и ее расставленные колени. Он видел свой взмокший бритый затылок и ее румяное лицо с закрытыми глазами и прикушенной в кровь губой. Внезапно она издала крик, и вслед за ней закричал он, откинув голову и подняв лицо кверху. Ласточка видел, как капли пота стекали по его красной со вздувшимися жилами шее и слышал свое громкое, превратившееся почти что в хрип дыхание.

Они застыли так на мгновение, и потом, надавливая на низ ее живота, он медленно вынул из нее член, как бы выдавил его из нее, лег рядом на песок, и они пролежали так молча несколько минут. Потом она встала, подошла к воде и стала мыться, а он закурил и остался лежать навзничь, кажется, глядя на себя самого теперешнего, приникшего к зазорам между бревнами. Она вымылась и вернулась. Он встал и тоже пошел к воде, хотел умыться, но она остановила его и, опустившись перед ним на колени, стала гладить руками его ноги и живот, а затем начала покрывать поцелуями все, что находилось на уровне ее губ. Он читал об этой столь эгоистично ценимой мужчинами ласке, но никогда до этого не испытывал на себе ее действия. Он опять почувствовал горячую волну. Раскаленные губы целовали головку, и член поднимался. Она, покусывая, втягивала его в себя все глубже и глубже, то втягивала, то выталкивала языком. Он опустил руки и сжал ее плечи. Он сжимал ее плечи и смотрел на небо через зазоры между бревнами моста. Возбуждение росло, кровь закипала в нем, и он, почувствовав накат последней волны, выпустил плечи и сильно сжал ее голову руками, ощущая, что из него выходит вся сперма, вся до последней капли.

9

Он открыл глаза.

Франсуаза с кем-то говорила за дверью по телефону:

– Он не приходит в себя уже двое суток, не отходит моча, я думаю, что речь идет о двух-трех днях.

Он позвал Франсуазу, и она, немедленно закончив разговор, влетела в комнату.

– Мне, кажется, лучше, – проговорил он. – Умой меня и дай утку.