Двадцать писем Господу Богу

Я спрашиваю Тебя, Господи, что есть Любовь. Любовь к женщине. Я думаю так: мы не выбираем себе родителей, не выбираем дня рождения и дня смерти. Мы не приходим в этот мир по своей воле и обычно не по своей воле и покидаем его. Точно так же мы не выбираем и предмет нашей страсти, ведь многие люди страстно любят людей, которые отнюдь не подходят им, создают с ними семьи и живут вместе годами, страшно мучаясь и терзая друг друга. Мы не выбираем любимых, так же как и все, что даешь нам Ты, стало быть это Ты посылаешь нам любовь и назначаешь, должна ли она быть нам наградой или наказанием. Ты создал мужчину и женщину, чтобы они продолжали род человеческий, и устроил так, чтобы то, в результате чего появляются на свет дети, было удовольствием для людей. Но ведь люди любят друг друга не потому, что им предстоит произвести на свет потомство, они любят друг друга по непонятной причине, и что есть сама эта любовь, часто лишающая человека рассудка и иногда толкающая на самые различные преступления и даже на лишение себя жизни, – совершенная для меня тайна. И я хотел бы знать, Ты ли внушил человеку страсть или же это порождение твоего антипода, поскольку страсть разрушительна, она ломает и коверкает, и ломает она и коверкает даже самое себя.

Я не хочу рассказывать в этом письме моей истории, поскольку не в ней дело, а в самой сути вещей. Нужно ли считать, что когда чей-то образ неотступно преследует все твои мысли, когда голова твоя наполняется бредом и видениями, когда все вокруг для тебя меркнет и даже забываются слова тысячекратно произнесенной молитвы, когда руки теряют тягу к работе, и самая жизнь кажется тусклой, если возлюбленный предмет оказывается вне ее, так вот нужно ли считать, что все это от лукавого, пытающегося отлучить человека от Тебя путем всесокрушающей страсти к земной женщине, или же это Ты вдохнул в человека вместе с душой эту искорку, которая до поры тлеет, и разгорается в тот момент, когда ее раздувает ветер до пламени, высотою с небеса.

Ответ на этот вопрос для меня необычайно важен теперь, поскольку я не знаю, должен ли я следовать повсюду, как мне бы того страстно хотелось, за женщиной, может быть, и вовсе недостойной, может быть, даже и дьяволицей, если любовь моя – искушение, посланное дьяволом; или же я должен отречься от нее, понять, что то, что со мной происходит – дьявольская забава, раздавить в себе, как мне сейчас кажется, вместе со всем живым, что во мне есть, эту страсть и, оставшись полураздавленным червем, молиться Тебе и молить Тебя, чтобы Ты даровал мне забвение.

Эта женщина мне заслонила солнце. Она, я думаю, хотела бы заслонить мне даже Тебя. Но, может быть, как раз она и послана мне Тобою, чтобы я прошел через это пламя и закалился, как металл, может быть, как раз в том и есть Твой замысел: чтобы я пришел к Твоему алтарю вместе с ней, с непокорной, неверящей, и обратил ее к вере, и мы родили бы детей, почитающих Тебя и не ведающих, из какого пламени они вышли.

Я молю тебя, Господи, дай мне ответ, я молод еще, и многие испытания мне по силам. Я буду глядеть на ветку и ждать знамения, воля моя в руках Твоих. Да святится имя Твое, отныне и присно и во веки веков. Аминь».

Ласточка прижимал письмо к груди и улыбался. Он испытывал счастье от того, что чье-то сердце билось в его руках. Он чувствовал, что жив. Мысленно он благодарил Бога за то, что тот подарил ему эти минуты. Он улыбался, и по щекам его текли слезы.

Когда пришла Франсуаза, он взял в руки ее большую темную кисть и поцеловал. Она что-то сказала, он не расслышал. Она сделала ему укол, и он принял его как дар.

– Благодарю, благодарю, – шептал он, уносимый в сладкие морфийные грезы.

И слово «благодарю» вылетело ему навстречу, как огромная птица, и на спине у этой птицы сидели и тетка, и Франсуаза, и Марта. Это все был один человек – и тетка, и Франсуаза, и Марта, и сам Ласточка, мальчик-с-пальчик, уносимый этой чудесной птицей в красивый, теплый, радужный и нежный сон.

10

Он идет по какому-то темному коридору, факелы на стенах почти все потушены, и только некоторые из них мерцают слабым и болезненным пламенем.

Кажется, замок, на нем странные одежды, огромное платье до пола, и корсет сжимает грудную клетку до боли. Очень тяжело дышать, из-за корсета, запаха копоти и духоты. В руках у него письмо, и он спешит в комнату, где, он знает, будет значительно больше света, чтобы он смог прочесть его. Оказавшись там, он немедленно вскрывает письмо, вид которого ему тоже представляется необычным, и с нетерпением начинает читать: