Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

За последние дни нашего перехода, во мне произошел перелом...

Вначале я шел только нервами. Я не знал усталости. Я ни разу не останавливался на отдых не поторговавшись с остальными. Только тогда, когда я видел, что люди не могут идти и никакие меры не заставят их двигаться вперед, мы останавливались и отдыхали... Но и мои нервы сдали... Неизвестность томила?.. Где мы? Далеко ли до границы? И будет ли какой-нибудь конец?..

Уже не хватало сил... Движения стали вялые, неуверенные. Голова работала только по компасу — запад и запад... На левой согнутой руке компас, в правой винтовка. Не разбирая и не желая разбираться в пути, как кабан шел я впереди... Только на запад... Только ближе к цели...

Мы подошли к просеке... Направление на запад... Забор. Перевалились и попали в болото... Казалось, не перейти. — Нужно обходить...

Далеко, чуть ли не за километр, я увидел на дереве белую точку... Она мне показалась делом человеческих рук... Я позвал Мальсогова — что это такое?..

«Лист... Белый лист», сказал он мне...

Я не верил...

Впереди было болото — широкое, большое и топкое... Надо было его обойти...

Пошли в обход. Но как часто бывало, обход был хуже прямого пути. Пришлось вернуться обратно...

Опять та же белая точка...

«Изолятор телефонной или телеграфной линии», подумал я.

Опять посоветовался с Мальсоговым...

«Какой там изолятор! — Ты бредишь»... Ответил он мне...

Идем дальше... Подходим ближе. — Ясно выраженная телефонная линия протянутая по деревьям. И впереди... какая-то белая дорога, а на ней... Люди!..

Сердце застучало...

Кто там?!

Мы были как на ладони, в середине большого болота... Ни только укрыться, но и быстро двигаться, в случае обстрела, было нельзя... Болото затягивало и не было видно его края...

Назад или вперед?

Надо положить конец — идем прямо.

Неприятно чувство ответственности, когда рискуешь жизнью людей... Здесь я ясно сознавал, что иду ва-банк...

Если большевики, то нас перестреляют, как куропаток. Обидно, но пусть хоть какой-нибудь конец...

Я слышал сзади ворчание Мальбродского, Сазонова и даже Мальсогова, всегда стоявшего за более короткий путь, но и он на этот раз тянул к лесу...

Мы все-таки двигались вперед...

«Дорога» впереди становилась все более и более ясной и выявилась большой рекой, по которой плыли бревна. Люди сплавляли лес...

Мы подходим ближе и ближе... Нас заметили и отдельные фигуры, ловко перепрыгивая с бревна на бревно уходят на другую сторону реки...

Наконец, мы подошли вплотную...

На одном берегу «они»... На другом «мы»...

Кричим... Друг друга не понимаем... Не меньше часу шли переговоры... Нас боятся. В результате, с того берега отчалила лодка... Из нее вышли люди... Нам показали финские деньги... Мы вынули затворы и сдали наше оружие...

22-го июня. Утром выступили. Переутомление. Неизвестность. Нежелание идти. Просека. Болото. Отход. Снова выход на просеку. Телефонная линия. Река. Сплав. Люди. Финляндия.

За границей

«Финляндия»... Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец... Конец похода... Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случае какой-то особенной жизни... А главное конец страданиям.

Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее... Впереди свобода, борьба, жизнь... Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать... Что дальше?

Берег реки. Нам подали лодку... Сели... Два гребца на веслах, мы в середине.

Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение.— Цель достигнута и инициатива больше не нужна... Нет Борьбы... Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.

Деревня... Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?

Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где-то в глубине все-таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить...

Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда...

Вошли в избу... Ввалился народ... На нас смотрят...

Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги... Нам странно. — Ведь это же простые рабочие...

И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки... Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть... Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.

Сели... Закурили... Через переводчика начали разговор.