Двадцать три раны Цезаря

— И… — Роман хотел спросить: «И что же со мной будет?» Но страх услышать то, что мог ему ответить потомок эмигрантов, сомкнул его губы. «Белый! — думал он, и разве что только волосы не шевелились на его голове от ужаса. — Садист, не иначе, — вспомнил он советские фильмы о белогвардейцах. — Они там так издевались над нашими красными, звезды на спинах выжигали…» Уманцев уже почувствовал прикосновение каленого железа к своей спине.

Заметив волнение Романа, Вязигин поспешил успокоить его:

— Вам ничего не угрожает. Не для того я вас тащил до этой деревни, чтобы потом убить.

Уманцев шумно перевел дыхание и спросил:

— Но что вы делали в джунглях? Впрочем, простите, — спохватился он.

— Да мне нечего скрывать. Я наемник. Сражаюсь на стороне УНИТА. На вашу удачу мой контракт подошел к концу, и я возвращался домой. Но наш самолет сбили. Я был вынужден прыгнуть с парашютом. Мне неизвестно, что случилось с другими. Во всяком случае поблизости никого из летевших со мною не оказалось. Я знаю эти места. Поэтому направился в эту деревню, а по дороге наткнулся на вас. А вас-то что привело сюда? Тоже деньги?

Роману было как-то непривычно признать вслух, что его, советского человека, коммуниста, загнала в проклятую Анголу нужда. Но он быстро понял, что в данных обстоятельствах кривить душой ни к чему и потому кивнул:

— Тоже.

Алексей желчно расхохотался.

— Сделали переворот, изгнали и уничтожили половину соотечественников для того, чтобы вторая половина, кстати, которая и изгоняла, жила лучше. А в результате, все осталось так же.

Уманцев сконфужено улыбнулся, будто он лично был в этом повинен.

— Да, — протянул Алексей. — И как же так получилось? Я, признаюсь, впервые имею честь, — легкая ирония проскользнула в его интонации, — разговаривать с советским человеком.

— А я не с советским, — с удивлением заметил Уманцев.

— Ну и как же вот так получилось, что истребили, замучили миллионы людей ради счастья других миллионов, а они… — Алексей задумался, пытаясь более четко выразить мысль.

— А они по-прежнему живут в бедности и едут за копейкой в Анголу? — вдруг, позабыв об осторожности, с горечью завершил его фразу Роман. Взъерошил волосы рукой и ответил: — А вот непонятно как. Хотя, если вникнуть, но мы там стараемся не вникать, то просто кучка людей, наделенная непомерными амбициями, вместо того, чтобы работать, занялась переустройством и перевернула Россию с ног на голову. Теперь у нас вместо аристократии партократия, кстати, уже тоже родовая. А такие, как я, были бедными, ими же и остались. Думаете, я очень хотел в эту чертову Анголу? — глаза Романа налились кровью, в голосе послышались жесткие нотки. — А поехал! А вы спросите меня за что, за какое вознаграждение я поехал рисковать жизнью? И я вам отвечу, — не дожидаясь вопроса своего собеседника, страстно, с вызовом продолжал он. — За сорок восемь квадратных метров! Квартиру мне пообещали. Потому что сейчас я, моя жена и двое детей ютимся в шестнадцати квадратных метрах в коммуналке.

Алексей с невероятным интересом слушал Романа, но тут взгляд его выразил полное непонимание:

— Коммуналка, это что у вас такое?

— Это квартира, в которой у вас жила одна семья. А у нас — в каждой комнате по семье и на всех одна кухня и один туалет.

— И вот за такое «благополучие» было пролито столько крови?!

— И сейчас проливается! — почувствовав ком в горле, выпалил Роман и отвел взгляд, чтобы скрыть слезы. — Вы знаете, что УНИТовцы сожгли всех советских специалистов, которые работали на «Катоке»?!

— Как сожгли?! Когда?

— Недавно. Я потерял счет дням, наверное, с месяц назад. Я один чудом остался жив.

И Уманцев рассказал Алексею все, что с ним приключилось. Закончив, неожиданно для себя выпалил с вызовом:

— Да вы то что удивляетесь? Такие же наемники, как вы, и сожгли! — «Идиот, что я несу?!» — в ужасе прикусил он язык.

Но Алексей грустно покачал головой:

— А что прикажете? Моих предков выбросили из страны без гроша. Они мытарствовали чуть ли не по всему свету и осели в ЮАР. Моя мать родилась уже в Африке. И это при том, что у нас в России было несколько поместий. В нашей семье горечь изгнания не прошла до сих пор. Мы говорим о России, о былой жизни, словно она окончилась только вчера. Да ведь признаться, и срок небольшой, всего каких-то семьдесят лет со дня переворота.

Роман пожал плечами.

— А по мне, ну случилось, что поделаешь?! Зато у вас масса возможностей. Вы же свободный.

— То есть? — удивился Алексей.

— Ну я имею в виду, делай, что хочешь. Хочешь бизнесом занимайся, хочешь работай клерком…

Алексей усмехнулся:

— Вы имеете очень радужное представление о другой части мира, не именуемой СССР. И к тому же, как это жить и благоденствовать, лишившись родины? Бабушка со слов своей матери рассказывала, что у нас были обширные поместья в Орловской и Костромской губерниях. Дом в Петербурге. И потом это так описано у Тургенева, Бунина, Набокова… жизнь в имении, русская природа… Мои предки были крепко связаны со своей землей…

— Если рассуждать так, то, конечно, — согласился Роман. — Но для меня все проще. Моя родина — это коммуналка.