Двадцатая рапсодия Листа

– Ну, какой же это арсенал, – сказал он. – Вот я вам как-нибудь при случае свою сокровищницу покажу. Хозяин наш, Артемий Васильевич, больше за внешней красотой гоняется, такова уж его натура. Вот, извольте. – Он вынул из стойки ближайшее ружье. – Бельгийский лепаж, не больше семидесяти целковых стоит, так только, покрасоваться. Ни боя, ни меткости. Ну, на что он ему? Чтобы клеймо заграничное показывать? Старая переделанная берданка и та, по мне, лучше будет. А уж шомпольная двухстволка и подавно, одна беда – перезаряжать долго. – Феофанов вернул ружье на место. – А вот и тулка наша родная. Это ружье, господа, – настоящее, надежное. Да Артемий Васильевич и сам с нею чаще всего полюет. И правильно делает. Вот – «крынка», такая же, как у вас, Николай Афанасьевич. Чуток постарше, правда.

Я кивал и соглашался с Петром Николаевичем. Хоть и не числил я себя в завзятых охотниках, вроде него или Артемия Васильевича, но замечания Феофанова были точны. Я и сам летом и осенью ходил по лесу либо с «крынкой», либо с веблеем. Впрочем, бельгийский лепаж не вызывал у меня такого пренебрежения, какое выказывал Петр Николаевич, но тут уж, как говорится, на вкус и цвет. А что Артемий Васильевич, при всей своей опытности, зачастую придавал внешней отделке ружья больше значения, чем прочим качествам, было мне давно известно.

Владимир, по-прежнему не выпускавший из рук бескурковку, подошел ближе и с любопытством осмотрел названные ружья. Передав мне свою новенькую тулку, он с особым, как мне показалось, почтением взял старое петраковское ружье Тульского завода, внимательно его осмотрел, прикинул на вес и даже прицелился в дальний угол.

– Да, хороша, – сказал он уважительно. – Вы тоже тулку предпочитаете?

– Еще как предпочитаю! Я Артемию эту и сосватал, – ответил Петр Николаевич. – У нас с ним, если можно так выразиться, две тульские сестрицы. Завтра с ними и пойдем. Так что вас интересует, молодой человек? – спросил он. – К ружью вашему выстрелы? На завтра? Что же, снаряженные патроны у меня в избытке. Я сам готовил, сам сюда и привез, в рассуждении завтрашней охоты. Калибр – ваш, двенадцатый. Поделюсь, а как же. – Феофанов снял с полки картонную коробку, открыл ее. Пересчитал плотно стоявшие патроны, снова закрыл, протянул ее нашему студенту. – Вот, получите. Картечь. В самый раз на шатуна будет. Держите, держите, – нетерпеливо повторил он, видя, что тот стоит в нерешительности. – Эдакого добра у меня на десять облав припасено. А вот это – вам, – добавил он, взяв с полки другую коробку, – шестнадцатый, для вашей, Николай Афанасьевич, «крынки». После рассчитаетесь, когда возьмем зверя. Что ж вам всю ночь тратить, гильзы порохом набивать, свинец на картечины накусывать, коли все уже готово! К тому же при неопытности вашей – уж вы простите, господин Ульянов, – можно и бед натворить. Порох – сердитый господин, лишнего положите, он и стволы разнесет, да и вам лицо сожжет.

Когда мы вернулись в дом, в гостиной прислуга уже накрыла стол – скорее, для хорошего обеда, нежели для ужина: духовая солонина с хреном, студень, кулебяка с кашей, вареный картофель, квашеная капуста, моченая брусника. Никаких возражений хозяин слушать не желал, почти насильно заставил нас усесться. Потчуя гостей тем, другим и третьим, не забывая то и дело наполнять рюмки и бокалы, Артемий Васильевич говорил без умолку – все больше о случаях из охотничьей жизни. Петр Николаевич то и дело прятал скептическую улыбку – и приложил особенные старания в этом, когда Петраков пустился в объяснение тонкостей охоты на медведя.

– Медведь, милостивые государи, животное очень хитрое и сильное, – говорил он, не прерывая при этом процесс поглощения солонины, – в самом малом из них не менее трехсот фунтов веса. И подстрелить такого трудно – не всякая рана смертельна. Вот ежели повезет, да вы прямо в лоб угодите, да еще с близкого расстояния, – ну тогда, конечно, косолапому конец. Однако же не дай вам Бог метить в грудь. Помереть-то он помрет, но до того успеет вас так заломать, что и по вам после охоты отходную читать будут. Хорошо целить в шею. Тут вы его наповал кладете. А главное – не робеть. И не торопиться. Лучший помощник с медведем – лайка матерая, вроде моей Альмы. Она медведя поднимает так, что любо-дорого посмотреть.

Признаться, я слушал разглагольствования моего приятеля вполуха: ничего нового он мне не рассказал, да и стрелять на завтрашней охоте я, признаться, не был расположен – разве если возникнет крайняя необходимость. А вот Владимир внимал Петракову со всей старательностью, щурил свои чуть раскосые глаза и то и дело задавал весьма дельные вопросы, отчего Петраков к молодому гостю вполне склонился и вскорости с одним только Владимиром и беседовал, поскольку я рассеянно глядел по сторонам и помалкивал, а господин Феофанов, покончив с ужином, вновь углубился в свою любимую «Охотничью газету».