Двадцатое июля

— Отчего же? В начале двадцатых годов именно по указанию первого большевика нам была оказана некоторая помощь. И в дальнейшем мы имели с ними, то есть с русскими, довольно неплохие контакты. А вы об этом разве не знали? Ну да не это главное. Смерть фюрера выявила, что наступают новые времена. Как некогда они наступили в большевисткой России. Представьте: если бы Ленин остался жив, разве Сталин занял бы трон? Ни в коем случае. Личностный фактор… Он всегда играл в истории главенствующую роль. Массы — ничто. Толпа — ноль. Вопрос только в том, кто ее поведет? Повторюсь: лично я не сомневаюсь в конечной победе рейха. Но иногда к победе приходится идти окольными путями. Сегодня Германия вышла как раз именно на такой путь. И тут мы подходим к самому ответственному моменту: кто поведет нас по этому пути? Вполне возможно, Берлин падёт. Да, герр Шпеер, я не исключаю подобного исхода. Впрочем, как и вы, человек умный и дальновидный. — Шпеер скромно промолчал. — А что означает потеря Берлина? Это означает конец нынешней слабой Германии. Слабой и безвольной. Такой Германии, которая должна умереть. Никому, и в первую очередь самим немцам, не нужна слабая, изнасилованная Германия. Такую Германию мы отдадим без сожаления. Отдадим для того, чтобы сотворить новый Рейх. Чтобы взрастить новых арийцев.

— Вы думаете, мы проиграем войну? — Шпеер просто не знал, как поддержать разговор.

— А вы думаете иначе? — Геббельс внимательно смотрел на Шпеера: если тот искренен с ним, то предложит свою идею.

— Британцы — цивилизованная нация, — с заметной робостью в голосе проговорил министр промышленности. — Они не позволят себе стереть с лица Земли родину Шиллера, Гёте, Вагнера…

Геббельс удовлетворенно заложил руки за спину: Шпеер ответил почти так, как он того хотел. Теперь осталось посвятить его в свои планы.

— А вы уверены, герр доктор, что в Берлин первыми войдут англичане? Лично я в этом очень сомневаюсь. Русский каток сметает все на своем пути. А потому наша столица станет скорее всего самым

страшным эпилогом, который только может придумать больной человеческий рассудок. Здесь будут драться за каждый дом, за каждую комнату, за каждый квадратный метр.

— Я уверен, что немцы не сдадут столицу врагу.

— А при чем здесь немцы? — Геббельс и не думал скрывать усмешку. — Я хочу, чтобы не немцы дрались с русскими. А чтобы русские убивали англичан и американцев. За каждый дом и за каждый метр. Только в этом случае мы еще сможем уберечь некое подобие державы. Если же этого не произойдет, Германия станет для них мусором, который союзники в своих планах давно уже выкинули на помойку. Они жаждут безоговорочной капитуляции. Надо же, Рузвельту, представителю цивилизованной, как вы выразились, нации, пришло такое в голову! А вы знаете! что следует за словами «безоговорочная капитуляция»? Гибель Германии. Раздел ее на равные доли. Именно доли, потому что ее будут делить как праздничный пирог. На всех желающих. Единственные, кто не будет ничего решать в нашей с вами Германии, это будем мы сами, немцы. А потому я вижу задачу в том, чтобы разрушить Тройственный союз. И тем самым облегчить участь Германии.

Геббельс налил себе воды, но пить не стал.

— Вы правы, доктор, — неожиданно вернулся к началу разговора Геббельс. — Мы сделаем пышные похороны. С факелами. Ночью. Так, чтобы вся Европа, весь мир снова вздрогнул от выкриков тысячи глоток молодых наци! А после мы сорвем планы союзников. В чем вы мне поможете. Спросите, каким образом? Разрешите пока сохранить детали в тайне. Пусть дальнейшее развитие событий станет для вас сюрпризом. Впрочем, не только для вас. Кстати, у меня появилась еще одна идея. Честно признаюсь: впервые она пришла мне в голову на совещании у Геринга. В тот момент, когда зачитывался доклад о проблемах на Восточном фронте.

— Можно поинтересоваться, что за идея?

Геббельс все-таки сделал один глоток, поставил стакан на стол, а потом наклонился к Шпееру и тихонько произнес:

— Господин министр, нам срочно нужен египтолог. Точнее, специалист по бальзамированию трупов.

* * *

Гизевиус, сойдя на перрон, первым делом огляделся по сторонам. И не из желания провериться на наличие наблюдения, а от переполнявших его чувств.

Казалось, он покинул Цюрих не две недели, а как минимум два столетия назад.

Ни единого военного мундира, ни одного черного кителя. Ни криков, ни плача, ни сирен. Ни одного разрушенного здания. Мирная жизнь протекала мимо, окружая со всех сторон. Со всеми радостями, которые может себе позволить только мирная жизнь. Слезы — разве что от радости. Крики — разве что от счастья. И тишина. Мирная тишина.

С минуту дипломат стоял не двигаясь, а потом суета жизни увлекла его за собой. Подхватил небольшой чемодан, он направился на привокзальную площадь, где жестом остановил такси.

Водитель вышел из машины, уложил груз в багажник, приоткрыл заднюю дверцу:

— Прошу.