Двадцатые (СИ)

А еще четыре месяца спустя, 9 октября 1941 года, сообщит ей же: «Я ждал. Я так ждал, отзвука, — благовестия ждал — с „Куликова поля“! Я его писал ночами, весь в слезах, в дрожи, в ознобе, в вере … Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался… Я услыхал фанфары, барабан — в 2 ч. 30 мин., — специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой, перед Москвой, армии окружены… идет разделка, Преподобный в вотчину свою вступает, Божье творится…».

«Идет разделка» - это, надо полагать, про сотни тысяч 18-20 летних призывников, попавших в плен после Вяземской операции, про десятки тысяч бывших соотечественников, медленно уморенных голодом в немецком пересыльном лагере дулаг № 184 в Вязьме.

Это одна из самых страшных трагедий Второй мировой, здесь уж точно многие-многие тысячи в землю ушли, умерли страшной смертью, но никто про это сегодня не вспоминает – нету никому от этого политического профита, вот и не бередят рану.

Снова и снова повторю я: ненависть – вот ключевое слово, описывающее и крымский террор, и Гражданскую войну в целом.

Нутрянная, звериная ненависть, пропитывающая все существо человеческое. Медленно, по капле, выпивающая душу и не ржавеющая десятилетиями, как у Шмелева.

Это все тот же прорыв Инферно и те же демоны Гражданской войны, о которых я уже много раз говорил.

Нам очень повезло – это знание минуло нас.

Поэтому не нам судить живших тогда – ни Слащева, ни Землячку, ни Шмелева, ни Колленберга…

Ни-ко-го.

Валькирия

Безусловно, репутация у Землячки была однозначной – ее боялись все, сверху донизу. Никто лучше нее не умел «поставить контингент навытяжку», поэтому ее и определили в Комиссию советского контроля, где она оказалась точно на своем месте. Ведь Комиссия занималась проверкой исполнения решений Совета народных комиссаров и контролем расходования денежных средств и материальных ценностей.

В личном фонде революционерки в Музее современной истории России я обнаружил забавную фотографию.

На ней вообще нет людей, только крыша здания.

На обороте - надпись: «Р. С. Землячка, Ваш приказ выполнили. Крыша уже не течет. Директор завода А. Филатов».

Мне сразу вспомнилось известное стихотворение пролетарского поэта Демьяна Бедного:

От канцелярщины и спячки

Чтоб оградить себя вполне,

Портрет товарища Землячки

Повесь, приятель, на стене!

Бродя потом по кабинету,

Молись, что ты пока узнал

Землячку только на портрете,

В сто раз грозней оригинал!

Но Землячку не только боялись, ее еще и любили. Любили, несмотря на слова Льва Овалова, которыми он завершил свою биографическую повесть:

«Она была суха и замкнута, и это понятно. Человек, можно сказать, совершенно лишенный личной жизни. Все без остатка отдано партии. Всю жизнь она подавляла в себе личные эмоции. Поэтому многие считали ее равнодушной, а некоторые даже недолюбливали.

Да и сам я думаю, что любить ее в том сентиментальном смысле, как это обычно понимается, будто и не за что.

Так почему же все-таки я сделал Землячку героиней своей повести? Я не оговорился. Она прожила героическую жизнь, хотя и не стремилась совершать героические поступки. Изо дня в день выполняла она свою будничную работу, но работа эта была работой Коммунистической партии, а будни — буднями Октябрьской революции.

Редко встречаются такие целеустремленные люди».

С Оваловым категорически не согласен знаменитый полярник Иван Дмитриевич Папанин, который во времена Гражданской работал с ней вместе в Крыму, будучи комендантом Крымской Чрезвычайной комиссии.

В своей книге «Лед и пламень» он пишет: