Двадцатые (СИ)

«Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, у кого как, но у меня такой ангел был — Розалия Самойловна Землячка. Знал я ее не один десяток лет. И добрым ее отношением не злоупотреблял. Во всяком случае, лично для себя я ничего не просил у этой на редкость чуткой, отзывчивой женщины. Она прожила нелегкую жизнь, испытала и царские застенки, и тюрьмы, не раз смотрела смерти в лицо. И, сколько я ее помню, работала, не жалея сил.

<...>

Удивительным человеком была Землячка. Она не уставала заботиться о людях. Годы спустя, уже тяжело больная, Землячка нередко звонила мне по телефону:

— Сердце не жмет?

Мы были с ней сердечниками и одинаково реагировали на изменение погоды.

В 1940 году торжественно отмечалось двадцатилетие освобождения Крыма от белогвардейщины. Я, только поднявшись после инфаркта, получил приглашение приехать на торжества. Об этом узнала Розалия Самойловна. Не представляю, когда она успела переговорить с врачами, но в Крым полетела телеграмма:

«Симферополь. Секретарю обкома партии Булатову.

Ввиду тяжелого состояния здоровья Папанина Ивана Дмитриевича, находящегося на излечении, Совнарком Союза категорически возражает против его поездки в Симферополь для участия в торжествах двадцатилетия освобождения Крыма от белогвардейцев. Прошу передать мое сердечное поздравление со славной годовщиной.

Зампредсовнаркома Союза ССР — Землячка».

Мы с ней периодически встречались не только во время работы, но и, к сожалению, в больнице. Во время Великой Отечественной войны Розалия Самойловна возглавляла организацию госпитального дела и отдавала ему всю душу. Если наша госпитальная служба оказалась на высоте, в этом немалая заслуга Розалии Самойловны. Раненых было в иные периоды — она мне рассказывала — десятки тысяч. Землячка добивалась, чтобы человек не только выжил, но и вернулся в строй, чтобы не стал калекой».

Но те ранние двадцатые, когда мои герои учились в МГА, были особым временем. Страна, едва выжившая в Гражданскую, оживала. Это была своеобразная весна, время цветения, улыбок и беспричинной радости. Это был взлет всех искусств, время дискуссий и открытий, время предвкушения побед и начала строительства нового мира.

Время искреннего и безудержного оптимизма.

Время - вперед!

Взвивайся, песня,

рей, моя,

над маршем

красных рот!

Впе-

ред,

вре-

мя!

Вре-

мя,

вперед!

Вперед, страна,

скорей, моя,

пускай

старье

сотрет!

Впе-

ред,

вре-

мя!

Вре-

мя,

вперед!

Эта весенняя атмосфера середины двадцатых навсегда осталась в памяти у живших тогда. И это особое состояние души отложилось и на людях, которые были рядом в те годы.

Возможно, поэтому с 20-летним коммунистами из Московской горной академии, постоянно толкавшимися у нее в райкоме, у Землячки сложились, как мы увидим позже, совершенно особые отношения.

С одной стороны – она годилась им в матери. С другой, несмотря на разницу в возрасте, они были братьями по крови – своей и чужой, пролитой там, на Гражданской.

Эти подросшие, но еще не заматеревшие «волчата Революции» стали для нее – нет, не детьми. Детей у нее никогда не было.