Двадцатые (СИ)

И не просто сбежал, а сбежал нехорошо. Подло сбежал, если называть вещи своими именами. Его уход за кордон не был спонтанным решением – к бегству он хорошо готовился, не забыл даже прихватить с собой объемную рукопись своего главного труда, четырехтомной монографии «Кристаллография». Академик Вернадский впоследствии предполагал, что Артемьев пытался бежать за границу еще в марте 1921 года, во время командировки в Смоленск. В опубликованных дневниках В.И. Вернадского к 24 марта 1921 года относится следующая запись: «Артемьев вернулся из Смоленска, не доехав до Минска — заград[ительные] отряды — а он, по-видимому, думал уехать заграницу и вез туда «благоприобретенное». Всюду мелочная гадость».

Что за «благоприобретенное» имеется в виду? Об этом писала в воспоминаниях К.В. Флинт, жена работавшего в Московской горной академии кристаллографа Флинта: «Его единственной и истинной страстью были драгоценные камни, которые он мог часами перебирать и любоваться их красотой… Будучи минералогом, он в советское время был допущен в комиссию по реализации драгоценностей… Использовав свое положение в этой комиссии, он набрал шкатулку драгоценностей и пытался бежать с ней за границу, но был задержан на границе и возвращен в Москву. За старые революционные заслуги, по-видимому, был прощен, так как продолжал работать и после побега». Примерно о том же говорит и академик Обручев: «Д.Н. Артемьев скоро уехал за границу и, как говорили злые языки, увез чемодан с драгоценными камнями, которые в годы гражданской войны скупал по дешевке. Он не вернулся назад и стал эмигрантом».

Впрочем, бог с ними, с бриллиантами – в конце концов, никаких доказательств этого «бриллиантового чемодана» не существует. Профессору можно простить даже то, что своим бегством он очень серьезно подставил свое детище – Горную академию, которую после этого вновь попытались закрыть.

Но вот что действительно невозможно понять – это то, что Артемьев бросил на произвол судьбы старуху-мать, проживавшую вместе с ним в жилом блоке Московской горной академии. Исследователь О.А. Иванов в своей книге «История Московской горной академии» приводит ксерокопию заявления гражданки Екатерины Владимировны Артемьевой от 7 марта 1922 года: «Прошу возбудить ходатайство о возобновлении мне выдачи академического пайка, отобранного у меня ввиду отъезда моего сына, проф. Д.Н. Артемьева за границу в командировку. Я нахожусь всецело на иждивении моего сына, мне 68 лет, и без поддержки с его стороны я просуществовать не смогу…».

Судя по сохранившимся документам, паек ей все-таки выдавали, причем как минимум до июля 1922 года, после чего следы пожилой женщины теряются, и о ее дальнейшей судьбе ничего не известно. По крайней мере, ее уже не было в академии в следующем году, когда в бывшую квартиру ректора Д.Н. Артемьева в марте 1923 вселился проректор В.А. Обручев.

За границей беглый ректор вновь возвращается к профессии кристаллографа. И хотя его дела складывались не лучшим образом – белая эмиграция не собиралась прощать ему вступление в партию, служение большевикам и прочие грехи, — в 1923—1924 гг. Артемьев все-таки начинает активно сотрудничать с берлинскими русскоязычными издательствами. В частности, в издательстве И. П. Ладыжникова в серии «Библиотека знаний» в 1923 году вышел его главный труд – четырехтомник «Кристаллография».

А в 1924 году в судьбе Дмитрия Артемьева произошёл очередной крутой поворот.

Уже известный нам «профессор-боевик» В.А. Костицын в своих мемуарах «Мое утраченное счастье» вспоминает забавный эпизод:

«Я отправился в научный отдел Наркомпроса к Д. Н. Артемьеву, чтобы переговорить об этом и, кстати, о других делах. Научный отдел сидел в бывшем округе — старом учреждении со старинной мебелью. У Димитрия Николаевича в кабинете были великолепные старинные кресла, с бархатной фиолетовой обивкой, для него самого и его посетителей. И вот я восседаю напротив в таком кресле и излагаю ему свои дела. Он внимательно слушает.