Двадцатый год. Книга первая

– Стало быть, вы за дружбу? – поинтересовался от окна Высоцкий.

Господин Философов улыбнулся.

– Вы сомневались?

* * *

Выпив чаю, оба русских откланялись. Следом собрался и Высоцкий. Вечерним поездом он отбывал в Варшаву с репортажем для газеты. Легко догадаться – не самой правой и не самой пропилсудовской. Прощаясь, редактор не удержался от шпильки.

– Господин Высоцкий, позвольте вопрос. Почему вы не в армии? Вы опытный офицер. Я правильно запомнил: пятый Сибирский корпус?

Ответ варшавянина прозвучал довольно странно.

– Дело в том, господа, что я штабс-капитан.

– И что? – не понял коллега редактора.

Улыбнувшись полячку Достоевского, ни в одной армии не служившему, Высоцкий пояснил:

– В нашем польском войске такого звания нет. Капитана мне, понятно, не присвоят. Добровольно же возвращаться в поручики – увольте.

Полячок Достоевского непонятно для чего заметил:

– Вы, я слышал, сражались с красными на Дону.

– На Кубани. К сожалению. Признаюсь честно, последние пять лет люто ненавижу войну. Тем более – с бывшими товарищами и подчиненными. Довольно гадостно бить по своим из пулемета.

– По своим? – спросили виленские журналисты.

– По своим, – ответил, надевая пальто, варшавский.

Когда он вышел, коллега редактора дал волю накопившемуся гневу.

– Напрасно я его привел. Вы уж простите, пан Юлиуш. Сомнительный тип. Такому место в штрафном подразделении.

Господин Суморок развел руками.

– Увы, вы правы, пан Ксаверий. Наш, с позволения сказать, соотечественник показал себя не лучшим образом. Сегодня мне больше понравились русские.

– Мне тоже, – согласился пан Ксаверий. – Особенно господин Мережковский. Не знаю, какой он писатель, но человек исключительно приятный.

– О да, – согласился редактор. – Если бы Россия состояла из Мережковских… Представляете, вместо медвежьей России Суворовых, Кутузовых, Пушкиных, Гоголей – Россия Дмитрия Мережковского?

– С трудом, – признался пан Ксаверий. – Но такую Россию я бы, возможно, признал. Интервью дадим в завтрашний номер?

– Разумеется. Как вы думаете, господин Высоцкий в курсе, что мы сотрудничаем со вторым отделом?

– Похоже, нет. Уж больно он наглый.

1914 МЕНЕ ТЕКЕЛ ФАРЕС

В день убийства террористами эрцгерцога Басе исполнилось девятнадцать. Праздник отметили в узком кругу, отгородившись от внешнего мира. Бася только что вернулась из Москвы, выдержав на курсах годовые испытания. «Москва-а-а, – ворчал сибирский дедушка. – Хотя бы Киев. Захваченная, но Польша». Киевлянин Старовольский делал вид, что дедушки не слышит.

А утром двадцать девятого, за завтраком, заглянув во вчерашний «Варшавский курьер», вернее в экстренное приложение, пани Малгожата всплеснула руками и испуганно посмотрела на мужа.

– Господи! За что их, Кароль?

– За аннексию Боснии, – безрадостно пробурчал экстраординарный профессор, прогоняя «Русским словом» лезущего на колени кота. – В отличие от нашего, боснийским кордианам гамлетизм не очень свойствен.

В тот черный для Европы понедельник семья Котвицких пробудилась поздно. Накануне основательно повеселились, и сегодня профессор был бы мрачен даже в том случае, если бы микадо извинился за Цусиму. Узнав, однако, о сараевской драме, пан Кароль сделался много мрачнее. Это заметил даже кот Свидригайлов и более попыток взобраться на него не повторял.

На полминуты воцарилось молчание. Бася, успевшая одеться для выхода, нервно листала кадетскую «Речь», Марыся с Франеком жевали бутерброды. Пани Малгожата взялась за новый, уже сегодняшний «Курьер». Свидригайлов вытянулся на диване, голова – на «Киевской мысли», задние лапы – на «Berliner Tageblatt». Шестьдесят восемь страниц вчерашнего берлинского выпуска, не содержавшие ни слова о сараевском убийстве, автоматически устарели – подобно вчерашней «Речи» и обеим «Мыслям», киевской и всероссийской. (Тучи над Европой ничуть не волновали невиданного прежде в Царстве Польском зверя, рысьей статью пошедшего в мать, уроженку американской Новой Англии. Сибирского происхождения отец лишь немного подправил породу – по выражению профессора, подверг ее умеренной русификации.)

– И что теперь? – дожевала канапку Марыня.

Папа с мамой не ответили. Умная Бася авторитетно насупилась.

– Gar nichts Gutes, meine Kleine17. Представляешь, что творится в Берлине? А в Петербурге?

Мама добралась до третьей страницы «Курьера». Глаза запрыгали по белому листу, от заголовка к заголовку.

– Император Вильгельм… потрясен известием… Кровь эрцгерцога… супруги… свидетельствует о политических настроениях… возбуждающих далеко идущие опасения, с одной стороны, надежды – с другой… Сараевское покушение – мене текел фарес Австрии. Was schreiben diese Idioten!18

– Будет война? – оживился соименник убитого Франек. – Со швабами?

– Franz! – в отчаянье воскликнула мать.

– Не переживай, Малгося, обойдется, – неуверенно пообещал экстраординарный профессор. – Современные средства уничтожения сделали войну в Европе невозможной. Самураев еще можно гнать на пулеметы – но немцев, французов, бриттов? Сознательных рабочих, интеллигенцию? Социалистов, буржуа?