Двадцатый год. Книга первая

Франек, прежде к балканским делам интереса не проявлявший – что за дело просвещенным европейцам до сербской и болгарской дичи? – притащил гимназический атлас и, прогнав с канапе Свидригайлова, отыскал на карте Воеводину, Боснию и Сербию. Экстраординарный профессор задумчиво глядел в окно, на полупустынную в этот час Мокотовскую. Мама, отложив газеты, позвала из кухни Зосю и занялась домашними делами.

– А вот и Константин Ерошенко, – проговорил ни с того ни с сего пан Кароль. – Чрезвычайно медленно подвигается от Ротонды19 по направлению к Вильчьей.

Позабыв про злополучного Габсбурга, Бася старательно зевнула.

– Какой еще Константин, папa?

– Лучший мой студент. Я тебе его представлял. Вижу его здесь третий день подряд. С чего бы это, Гося?

– В самом деле, – Бася уткнулась в газетную статью о сараевском аттентате. Маня переглянулась украдкою с мамой. Франек на секунду оторвался от Балкан.

– Москалик втрескался в Баху?

– Was fur ein Wortchen, Франтишек! – возмутилась пани Малгожата, не уточнив, какое именно словечко имеется в виду: «москалик», «втрескался», «Баха»?

Версия Мани была прозаичнее.

– Быть может, русек надеется увидеть папa и подлизаться к пану профессору?

Пан Кароль покинул позицию у подоконника – куда немедленно, с невыразимой грацией перескочил со спинки кресла Свидригайлов. Возвратившись за стол, объяснил младшей дочери:

– В этом Костя Ерошенко не нуждается. Карский одобрил мое предложение оставить его при университете для подготовки к профессорскому званию. У Ефима Федоровича на таланты нюх. Перед нами будущее светило.

Марыня ухмыльнулась.

– Мокотовской улицы? Будет здесь светиться вместо фонаря?

– Русской классической филологии, – серьезно ответил профессор. – Я привлек его к составлению древнегреческого пособия. На мой взгляд…

– Вот и учился бы в своей России, если шибко умный, – внезапно разозлился Франек. – В императорский Варшавский едут сплошные посредственности.

– Или нищие, – добавила Маня. – На казенный кошт в дешевую провинцию.

Врожденное чувство справедливости не позволило Барбаре промолчать.

– И еще неблагонадежные. «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам».

Экстраординарный профессор одобрительно взглянул на старшую, даром что не предполагал в студенте Ерошенко народнических, социал-демократических и даже либеральных наклонностей. Между тем шовинизм и чванство младших вызвали негодование матери.

– Вам не стыдно, Kinder?

– Мамочка, поверь, это не чувство классового превосходства, но обычный социальный анализ, – попыталась оправдаться Маня.

– Вкупе с национальным, – добавил Франек, измеряя пальцами расстояния между Веной, Будапештом и Белградом. – Между прочим, Маня в Баськину Москву не хочет. Только в Сорбонну, как Мария Склодовская.

Пани Малгожата погладила кота.

– Манечка – с пробирками? Увы, не представляю. Шведской премии ей точно не дадут.

Маня хмыкнула.

– Так бы и сказали: на Париж не хватит франков. Режим не слишком поощряет верных слуг.

– Но-но, дитя! – сдвинул брови экстраординарный профессор. Шутки шутками, но меру Марье следовало знать. Тринадцать лет – весьма почтенный возраст.

Бася поднялась со стула и вздохнула. Тихо и неприметно, как подобает столичной жительнице, уставшей от провинциальных склок.

– So ein schones Wetter heute20. Я погуляю, мама?

– В сторону Вильчьей? – не удержалась Маня.

– Нет, Манечка, в сторону Маршалковской.

Басе показалось, что даже Свидригайлов посмотрел на нее скептически. Но вероятно, только показалось. Франек вновь оторвался от атласа.

– Папа, если что, лучше куда – в артиллерию или пехоту?

* * *

На залитую предполуденным солнцем Мокотовскую Бася выскочила в самом решительном настроении. Давно пришла пора положить предел безграничному нахальству Ерошенко. Сегодня дошло до явного компрометажа, и что обидно, совершенно незаслуженного. Бася ни разу не перекинулась с житомирским нахалом ни словом, максимум два или три, которые, понятно, не в счет. (Что студентик родом из Житомира выведала Ася Высоцкая; зная Басиного дедушку, со значением подчеркнула: «Захваченная, но Польша».)

Долго идти не пришлось. Субъект в студенческой тужурке, покинув пространство, просматриваемое из квартиры Котвицких, застрял перед витриной магазина дамских шляп. Странный для студента интерес к парижским модам привлек внимание городового Пепшика, застывшего неподалеку, саженях в десяти, от Ерошенко и теребившего задумчиво красный шнурок револьвера. Пепшика, знала Бася, крепко помяли то ли в пятом, то ли в шестом неподалеку от Политехникума, и с тех пор в каждом третьем студенте он охотно видел возможного бомбиста. Служебное рвение в сочетании с природной нелюбовью к москалям – под белым царским мундиром билось сердце истинного Пепшика – могло иметь опасные последствия.

Бася твердым шагом направилась к витрине. Положить предел она еще успеет, тогда как сейчас следует светило спасать. В конце концов, они друг другу братья. Студент курсистке non lupus est, а курсистка студенту тем более.

– Здравствуйте, Константин Михайлович!