Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Иными словами, — медленно произносит она, — твои родители погибли в борьбе против класса моего отца. Если использовать их терминологию. А мой отец был уничтожен партией твоих родителей.

— Возможна и такая точка зрения, — подытоживает черный прокурор.

— Да, — соглашаюсь я. — Если допустить, что эта терминология дает исчерпывающее определение всей сложности и неоднозначности эпохи.

— Ладно. Да будет мир! — говорит Аракси.

Я поднимаю свой бокал, делаю глоток и ловлю на себе испытующий взгляд мужа Аракси.

Бывший прокурор в свою очередь внимательно рассматривает каждого из нас, словно обдумывает статью закона, по которой мы должны быть осуждены. Тонкая насмешка в его глазах говорит о том, что он отлично смог разобраться не только в проблеме пропавшей муки, но и в казусе, касающемся меня, Аракси и ее супруга.

44

Все это Аракси рассказала мне после того как прокурор ушел, сдержанно попрощавшись с хозяевами и поблагодарив их за ужин, а мне сказав «Шалом». В последнее время вошла в моду эта манера кокетничать на иврите. Может, люди решили, что таким образом выражают симпатию моему племени или отмежевываются от тех, кто причинил ему неописуемые страдания? Лично меня это раздражает. Мне кажется, что подобные акты солидарности, столь запоздалые на сей день, были нужны в другое время и были бы уместней в другой форме. Потому что среди тех, кто сейчас говорит тебе «Шалом», были и кричавшие некогда «Хайль». Или равнодушно молчавшие, когда другие кричали.

Но это так, к слову. Так вот что рассказала мне Аракси, а ее супруг в это время молча внимательно слушал ее повествование.

Снова попытаюсь передать ее рассказ так, как я его понял и увидел своим внутренним взором. Иными словами, уповая только на собственную интуицию, подобно тем прилежным ученым, которые, руководствуясь только логикой, десятилетиями стараются собрать в единый текст остаточные куски свитков, найденных в пещерах Кумрана близ Мертвого моря. Все паузы, недомолвки и те невысказанные части целого, которые Аракси, в силу понятных причин, утаила, я — сознаюсь в этом! — заполню собственными домыслами. Возможно, некоторые подробности не были в точности такими, какими я их описываю, но я готов рискнуть, будучи глубоко убежденым в том, что, в худшем случае, все было почти так!

… На первом уроке директор сельской школы неожиданно сообщил, что из-за какой-то районной учительской конференции или чего-то подобного у школьников будет три дня каникул. И ученики, как шумная стая птиц, разбежались по домам.

Аракси вернулась в село Бели-Извор на несколько часов раньше обычного и, в желании преподнести маме сюрприз, тихонько прошмыгнула к открытому окошку цокольного этажа. Это была их единственная комната, служившая одновременно кухней и спальней. Ее окна выходили на север, на волнующееся поле, за которым, где-то далеко в серо-голубоватой мгле, протекал Дунай. Нечто подобное мы когда-то уже делали, когда взобравшись на крышу сарая, подслушивали разговор между мадам Вартанян и нашим учителем Стойчевым.

Видимо случайность обладает свойством повторяться, потому что Аракси увидела в комнате не кого-либо, а учителя Стойчева! Она готова была, подпрыгнув от радости, броситься ему на шею, ибо в ее глазах он был посланцем тех, других, далеких и любимых миров. Однако подслушанный разговор удержал ее, кроме того, инстинктивно она почувствовала, что сейчас ей там не место.

Учитель стоял, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Очевидно, он только недавно вошел.

— Надеюсь, я вам не помешал… — пробормотал он.

— Не волнуйтесь, — несколько сухо ответила мать Аракси. — Нас часто беспокоят всевозможными проверками, несмотря на протесты уполномоченного председателя. Он очень хороший человек, но пасует перед глупостью. Из окружного центра приезжали проверять, не покинули ли мы самовольно село, не посещают ли нас незнакомые люди, не прячем ли у себя под кроватью танки… Пожалуйста, присаживайтесь.

— Можно мне закурить?

— Конечно. Чем обязана вашему визиту?

Стойчев помолчал, что-то подобное происходило и тогда, когда он крутил в розетке в форме раковины инжир. Сейчас инжира не было.

— Я думал, что вы давно во Франции… — с трудом выдавил он. — Даже… может, это смешно, но я даже ждал какой-нибудь весточки от вас, от Аракси… Потом случайно узнал о том, что случилось…

— Почему же случайно? — она продолжала говорить с плохо скрываемой враждебностью. — Вы, партийцы, как я полагаю, знаете о таких вещах, о которых мы, простые смертные, даже не подозреваем…

Стойчев посмотрел на нее с удивлением:

— Вы так думаете? Вы действительно думаете, что нас информируют обо всех действиях, которые предпринимаются в других местах и другими инстанциями? Кстати, где Аракси, мне хотелось бы ее повидать.

— Она в школе. В соседней деревне. Вернется к вечеру.

— Если вы не возражаете, я ее дождусь.

— Конечно, она очень обрадуется. Ведь мы видим не так уж много людей.

— Вы получаете вести от супруга?

— Редко. Иногда он присылает записку с кем-нибудь, кого освободили. Говорят, лагеря будут закрывать. Вы что-нибудь об этом знаете?