Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Сад был плодом его труда и умений. Здесь, в стоявшем в углу сада белом домике, родились его двое сыновей, здесь умерла его жена. Он всегда мечтал передать свое искусство своим мальчикам, сделать из них замечательных садовников, достойных имени предков Ву. Они, однако, предпочли стать солдатами и как-то ночью, по наущению своего дружка, тайком покинули сад и вступили в армию генерала Цзян Чжучэна[38] в Чунцине. С тех пор старик получил от них одно-единственное почтительное письмо, доставленное посланцами Гоминьдана, сумевшими незаметно пробраться в город. Сыновья поздравляли его с лунным Новым годом, желали ему доброго здоровья и долголетия. К письму был приложен подарок: круглая жестяная коробочка с иностранным табаком для его трубки. Ароматный английский табак он давно выкурил, но коробочку берег, как дорогую семейную реликвию. Иногда, когда тоска по детям становилась невыносимой, Ву Лаодзянь доставал с полки в стенной нише жестянку и долго с умилением ее созерцал. В нише хранилась также фарфоровая статуэтка Шоусина — бога долголетия в буддийском пантеоне. Она изображала старика, опершегося на огромный посох из женьшеня. На поясе у него — сосуд из тыквы-горлянки с кристально чистой водой — символом жизни. Известно, что дорога молодых до старости очень коротка, а дорога стариков к смерти долгая-предолгая, без воды никак не добредешь!

Некоторые старики измеряют утекающее время, вслушиваясь в мягкое пощелкивание своих костяных четок. Лаодзянь вслушивался в божественный ритм дыхания природы. Люди не знали, что конец зимы — это когда зацветут магнолии. Сразу за ними, исполненные нетерпения, пробивались к солнцу цветы сливы и вишни. Потом наступал черед персиков и миндаля, чьи нежно-розовые лепестки по цвету напоминали плоды ли-чи. А там, глядишь, уже проклевывались нарциссы, белел жасмин, в озерце раскрывались чашечки лотоса и лилий, вслед за ними пышно развешивала пахучие гроздья тщеславная желтая акация, мимоза, белые и красные олеандры, кровавый гранат, перенесенный сюда с берегов далекого Евфрата. Завершали круговорот цветения исполненные достоинства японские белые и желтые хризантемы, величиной чуть ли не с кочан капусты. И конечно, с весны до поздней осени в саду цвели самые безмятежные, самые смирные и покладистые его обитатели — кокетливые розы, щедро озарявшие все вокруг своим очарованием. А наступление поздней осени возвещали три осины перед верандой, которые осыпали траву вокруг себя золотыми монетками желтых листьев. Так замыкался круг, чтобы тут же повториться с самого начала, потому что ни богам, ни людям никогда не надоедает снова и снова внимать хорошей сказке.

Да, так уж повелось в мире: все следует определенному, естественному порядку — дитя превращается в старца, на смену жизни приходит смерть, чтобы в свою очередь уступить место новой жизни. Так было и так будет. Когда старый Иерохам настолько состарился, что его сознание принялось по собственной воле бродить в неведомых просторах, он заговорил на каком-то гортанном языке, которого никто не понимал. Молодой хозяин сказал, что это язык, на котором люди говорили в Двуречьи. Но кто знает, где оно, это Двуречье? Вскоре после того Иерохам прилег под цветущим жасмином и тихо скончался. Наверно, его душа отлетела туда — в Двуречье, если господа Басат называют этим именем место, где блуждают души их предков. На похороны съехалось множество народу из дальних мест, прибыли знаменитые раввины, а дед Лаодзяня подготовился к ритуалу по своему: облачился во все белое и зажег в пагоде связку ароматных сандаловых палочек, хотя это и не входило в обычаи евреев. Может, и не входило, но дым устремился прямо вверх, показывая, что душа старого Иерохама довольна. Когда же пришло время умирать ему самому, дед Лаодзяня заплатил трем буддийским монахам в желтых одеждах, чтобы они молились не только за его душу, но и за душу его покойного господина. Что ж с того, что тот был другой веры, — добрая, произнесенная от всего сердца молитва пока еще никому не повредила! Только уладив эти дела, он зашагал умиротворенный вслед за Иерохамом по его небесным тропам.