Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Проживешь тут с мое, дружок, хоть несколько белых ночей, сам научишься определять время по незаходящему солнцу. Сложнее в дни темноты, но и тогда можно сориентироваться: когда небо безоблачно, звезды здесь, как швейцарская «омега» с 20-ю рубинами, потому что и небо вертится вокруг нас. Галилей думал иначе, но это его дело — у меня свои, личные наблюдения!.. Я это говорю, чтоб ты держал нос выше — ведь по приговору тебе полагаются всего лишь десять дней и десять ночей. Где еще в мире существуют такие ничтожно малые сроки и такие гуманные приговоры?

Мимо нас прошагал патруль, двое вохровцев; старший сержант оглушительно свистнул:

— А ну — по баракам! Скоро подъем!

Залитые лучами яркого ночного солнца, мы подчинились приказу и пошли досыпать в свой барак — одно из десятков однообразных кирпичных зданий лагеря, над которыми возвышалась трехэтажная комендатура с канцеляриями, медпунктом, радиостанцией и всем тем, в чем нуждается среднестатистический, хорошо оборудованный советский исправительно-трудовой лагерь на 80-й параллели, чуть южней Полюса.

Пусть тебя не удивляют подобные ночные прогулки: колючая проволока по периметру лагеря была достаточно далеко от скал, ограничивая с сибирской щедростью достаточно большое пространство, в границах которого зэки пользовались относительной свободой передвижения. Разумеется, так было не везде — в некоторых лагерях царил куда более суровый режим, почти каторжный (в зависимости от действительных или мнимых преступлений), но, как я уже говорил, каждый видит свою часть истины сквозь замочную скважину собственных переживаний. Поэтому упомянутые воспоминания и суждения о советских лагерях так разнообразны, а порой — и противоречивы, что естественно для страны, в которой более всеобъемлющим, чем сталинская Конституция, был Закон стихийного движения частиц, создающих спасительный хаос (сформулированный в середине XX века режиссером Марком Семеновичем Лебедевым).

Наша жизнь была одной бесконечной ослепительно-серебряной ночью, без событий и знаков, которые отделяли бы один отрезок лагерного бытия от другого, кроме утреннего звона в рельсу и повторяющихся однообразных долгих переходов на работы с немцами, живущими в лагере в четырех отдельных зданиях, по триста человек в каждом, и обратно в лагерь.

Когда наступила бурная северная весна, и талая вода превратила тайгу в безбрежное болото, нас с пятьюстами немцами перевели на временный летний бивак, так называемую «командировку»: на просторную поляну с тридцатью дощатыми бараками и походной кухней. Это намного сократило наш путь к месту лесоповала, где круглосуточно рычали и дымили дизельные трактора, грузовики и тягачи — если понятие «круглосуточно» применимо к одной-единственной многомесячной сияющей белой ночи.

Работа наша была терпимой в сравнении с нетерпимыми облаками мельчайшей мошкары, известной под названием гнуса и комаров чудовищного размера. Чтоб ты понял, что представляет собой этот специфический круг ада, расскажу, как мы стали свидетелями панического бегства несметных стад северных оленей от преследовавших их плотных туч комаров — бегства все дальше и дальше на север, к холоду. Бедные олени дни кряду не имели возможности попастись, хоть вокруг зеленела свежая растительность, не могли передохнуть, прервав свой бег — они все бежали, стремясь погрузиться в ледяную речную воду, нырнуть в густую болотную тину. И если какая-нибудь несчастная самка, от которой оставались лишь кожа да кости, обессилев, замедляла свой бег, на нее тут же нападали комары, облепив гудящим облаком. Затем на наших глазах у бедного животного подгибались передние ноги, словно оно падало на колени, прося пощады — но уж какая тут пощада! — Очень скоро полностью обескровленное животное замертво валилось на влажный мох. Ну, а дальше за дело брались крупные хищные сибирские муравьи.

Наше положение было отчасти легче: голубой дизельный дым, смешиваясь с дымом множества костров, стелился над лагерем, мешая нам дышать, но и, слава Богу, немного отгоняя комаров.

Так же, как и в зимнем лагере, здесь, в «командировке», определенный ритм в нашу жизнь вносили «колокола Святого Петра» и короткая обеденная передышка с черпаком неизменной каши, редко — с какой-нибудь костью, мясо с которой уходило в котел роты вохровцев.