Двадцатый век. Изгнанники

Именно Мадьяр познакомил ее с очень странной личностью. Японец Хироси Окура получил свой диплом врача в Гарварде, а сейчас стажировался в парижской больнице св. Анны, некогда учрежденной орденом кармелиток. В свободное от дежурств время он консультировал немецкого эмигранта Георга Пабста, который заканчивал работу над фильмом «Шанхайская драма». Съемки в павильонах то и дело прерывались, так как были проблемы с освещением. Именно во время таких перерывов одинокий доктор Окура познакомился в укромных студийных буфетах, а потом и сблизился, с венгерским пианистом.

Высоко образованный европеизированный японец сумел сохранить типично азиатскую деликатность и подчеркнутую, иногда казавшуюся чрезмерной, вежливость.

Как-то раз, когда по окончании съемок Хильда покидала студию в сопровождении своего нового венгерского друга, у входа их поджидал Окура, который преподнес ей огромный букет чайных роз. Хильда ахнула:

— Вот это да! А вы не разоритесь?

— Для меня это просто маленькое удовольствие.

— Интересно, как тогда выглядит большое? Спасибо, господин…

— Хироси. Доктор Хироси Окура, мой друг, — поспешил представить его Мадьяр.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, доктор Окура.

Коротышка-японец производил несколько комичное впечатление в солидном, высоком цилиндре и белом шелковом кашне. Его соотечественники вообще питали странное пристрастие к этим двум предметам туалета. То ли они надеялись, что цилиндры помогут им выглядеть повыше, то ли таким образом демонстрировали свою открытость к западному миру. Что касается белых шелковых кашне… Кто знает, может быть, они видели слишком много американских фильмов о крепко пьющих миллиардерах.

Японец робко проговорил:

— Не сочтите, пожалуйста, мое приглашение за дерзость, но… не согласитесь ли вы поужинать со мной? Вам знакома японская кухня? Прошу вас, не отказывайте. Наш общий венгерский друг, надеюсь, составит нам компанию…

Вот уж нет! Знаю я этот японский номер с холодной сырой рыбой и теплым саке! — наотрез отказался Иштван Келети и продолжил: — Только тот, кто вскормлен венгерской кухней, способен понять, насколько мне чужда ваша. К тому же, у меня встреча с очень милыми ребятками…

И поскольку Хильда выказывала очевидные признаки колебания, добавил:

— Соглашайся, девочка, ты не имеешь представления, какие японцы упорные, когда им что-нибудь втемяшится. Особенно, если это касается войны или ужина в японском ресторане.

В конце концов Хильда поддалась на настойчивые уговоры низенького человечка в круглых очках с толстыми стеклами, из-за которых он всегда выглядел несколько удивленным.

20

Она впервые в жизни попала в японский ресторан, и все вокруг ей казалось удивительным и необычным: и присевшая на корточки служанка, подававшая горячие мохнатые полотенца, и еще одна, опустившаяся на колени, как жрица в храме, — она разливала чай и протягивала пиалы с горячим ароматным напитком. И палочки из красного дерева, которыми доктор Хироси Окура учил ее пользоваться, и ритуальная деликатность, с которой он наливал ей из кувшинчика теплое саке.

Хильда пила, кашляла и смеялась до слез. Как хорошая ученица, она следила за руками японца и пыталась копировать его движения, досадуя, когда ей не удавалась удержать кусочки овощей или рыбы между двумя непослушными палочками.

Стены их отдельного кабинета представляли собой экраны из натянутой на лакированные деревянные рамы рисовой бумаги изумительной белизны, сквозь которые лился мягкий свет. Свою обувь они оставили у порога, и сидели на шелковых подушечках, опустив ноги в глубокую нишу под столом — специальное изобретение для привыкших к стульям европейцев.

— Вам доводилось бывать в Японии? — спросил Окура.

Она молча покачала головой: нет, где там.

— В таком случае, наверно, вам здесь все чуждо и необычно.

— У меня такое чувство, будто я попала в какой-то вымышленный, нереальный мир, сотканный из света. Может быть, это из-за вашего теплого напитка…

— Саке.

— Да, может, это саке виновато. Я как бы плыву в легком тумане, несомая белыми ветрами…

— Да это же совершенно в японском стиле! — восторженно воскликнул Хироси. — «Несомая белыми ветрами…» Вот вы и приобщились!

— Неужели? Скажите что-нибудь по-японски.

Хироси Окура пристально взглянул на нее сквозь толстые стекла круглых очков. Задумался, потом продекламировал что-то благозвучное, но абсолютно непонятное.

— И что же это значит?

Японец отвел взгляд от Хильды и тихо заговорил, не отрывая близоруких глаз от чашечки саке, словно на дне ее было что-то написано:

— Твоя рука меня ласкала, как белый ветерок… Но только в грезах, что упорхнули, как белый ветерок… Одиноко среди ветвей льет слезы белый ветерок…

— Очень красиво. Кто же автор?

Хироси застенчиво улыбнулся:

— Это я сейчас сымпровизировал.

— Говорят, что врачи часто становятся поэтами.

— Грустными поэтами. Но и поэты часто способны исцелять… страждущие души…

— По-моему, вы чересчур скромны. Словно сельский учитель. Расскажите немного о себе.

Доктор Окура пожал плечами: