Дважды контрразведчик

Не искушенный в тонкостях отношений, но не желавший идти на компромисс со своей совестью, я «погорел» на мелочи. Через свои возможности я знал, что начальник мобилизационного отдела бригады, майор предпенсионного возраста, с вечно красным носом, в своем закрытом для посторонних лиц кабинете с приятелем, комендантом штаба, старшиной по званию, иногда распивает водку. Выбрав подходящий момент, когда они только что открыли спиртное, я, имевший беспрепятственный доступ в кабинеты бригады, внезапно накрыл их с поличным. Пристыдив майора и его собутыльника, я потребовал привести всё в порядок. Они оба, потупив взор, молча выслушали меня и начали убирать спиртное и закуску со стола. Комендант быстрее воробья стремительно покинул кабинет. Я вышел, зашел к начальнику политотдела бригады, полковнику, проинформировал его об увиденном и попросил принять меры к недопущению подобного впредь, подчеркнув при этом, что в отделе хранятся совершенно секретные документы, и мой долг, в том числе, обеспечить их полную безопасность.

Вечером по домашнему телефону дежурный по Особому отделу КГБ округа предупредил меня, что завтра утром я должен встретить поезд, с которым ко мне едет заместитель начальника Особого отдела Уральского военного округа полковник Миронюк Андрей Яковлевич. Вопросы, зачем и почему, тем более по открытому телефону, начальству задавать было не принято, и утром я встретил Миронюка и привез его в свой кабинет. В кабинете он неожиданно для меня спросил про вчерашние события, связанные с майором‑«мобистом». Я подробно о всём доложил, внутренне с большим удивлением, так как считал искренне, что поступаю правильно, и никак не мог понять в этот момент, зачем Андрей Яковлевич об этом спрашивает, и тем более, зачем такой высокий начальник так неожиданно появился здесь. Ведь в Особом отделе Уральского военного округа в то время насчитывалось 26 подчиненных Особых отделов на площади двух больших автономных республик и пяти областей Союза. И в них служат сотни, если не тысячи таких офицеров, как я. Неужели по столь незначительному вчерашнему эпизоду с «мобистом»? Но на всякий случай я удержался от вопросов на эту тему. Выслушав меня внимательно и не задав никаких вопросов, он один ушел к начальнику политотдела бригады и затем в моботделе долго беседовал с майором. Вернувшись, Андрей Яковлевич мне сообщил, что после вчерашнего инцидента начальник политотдела вызвал майора и беседовал с ним. Майор ему пояснил, что никакой водки в его кабинете и в помине не было. Они пили только чай. А я, ворвавшись в кабинет, разговаривал с ним не как младший офицер со старшим, а неуважительно и грубо даже, повысил на него голос в присутствии младшего по званию. Начальник политотдела посетил после этого мобкабинет и убедился, что там всё чисто и аккуратно. Переговорил с комендантом штаба, и тот полностью подтвердил слова майора. Получается, что я вчера оклеветал перед начальником политотдела двух честных людей и по отношению к старшему офицеру вел себя недопустимо грубо и некорректно.

Андрей Яковлевич сказал, что верит мне, но надо было пригласить врача, чтобы тот зафиксировал факт употребления спиртного. Я не имел права делать это сам, это не наша компетенция. Или пригласить кого‑либо из начальства, а я к тому же допустил ошибку, что покинул кабинет. Он предложил мне извиниться перед майором в кабинете начальника политотдела.

И я извинился… Чего это стоило… До этого случая я искренне верил в порядочность большинства людей и, к счастью, ни разу не сталкивался в предыдущей гражданской и армейской жизни со столь откровенной элементарной человеческой подлостью.

Меня вызвали в Свердловск к начальнику Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генералу Смирнову Михаилу Николаевичу, где пришлось подробно всё доложить. Он только спросил: «Ты что, в ГАИ работаешь, что определяешь, кто выпил, а кто нет. Это компетенция врачей, а не КГБ». А следующее его назидание меня повергло в шок: «Это тебе не 37‑й год!». Я просто не знал, как реагировать на слова генерала и промолчал. Никогда до этого, ни в школе КГБ, ни от старших товарищей или вообще от кого‑нибудь я таких слов не слышал. Я, рожденный в 1941 году, через четыре года после 37‑го, в этот момент не знал, какую страшную тайну скрывают эти слова.