Дважды рожденные

Лучше всего брать для этой цели гранаты. Самые темные, почти черные гранаты, славящиеся силой и длительностью своей злобы. Их ненависть наиболее устойчива и могуча. У меня есть колечко, совсем небольшое, из девяти злобненьких маленьких гранатов, — показал пальцами, какой величины это колечко, и хитро улыбнулся. — Помнишь, ты ринулся искать искры жизни, о которых сдуру выболтал тебе Шедд, у меня в хижине? О, смешной, глупый мальчишка! Искры эти, а вернее, нити, тонкие серебряные нити, невидимые нити — всегда при мне. Я не прячу их в хижине или где-нибудь еще. Маленькое колечко из темных гранатов, каждый из которых ненавидит своего соседа, я прикладывал к губам мертвых воинов, прежде чем впустить в них жизнь. Раскаленная от бессильной ярости камни задерживали своими острыми гранями то, что Шедд назвал искрами, а я повторяю за ним, потому что истинное их название — тайное, и его нельзя произносить вслух. Гранаты вцеплялись в это невидимое, неназываемое своими твердыми зубами и не пускали в ждущие, оживающие и теплеющие тела… и они будут держать крепко, как сторожевые собаки! Они не разожмут зубов, пока не распадется их цепь, либо пока они не умрут.

— Разве камни умирают? — спросил Конан.

Голова у него гудела и позванивала от блеска камней, чада факелов и невероятных знаний, которыми щедро наполнял его старик с готовностью истомившегося без учеников учителя. Мальчик с удовольствием отдохнул бы от всего этого, но долго молчать было нельзя. Он лишь позволил себе прикрыть воспаленные глаза веками.

— Камни умирают, еще как! Разве не на твоих глазах покончил с собой, рассыпался в прах прекрасный изумруд? Правда, обычно они живут очень долго, тысячи и даже тысячи тысяч лет. Влюбленные камни растут и увеличиваются в размерах. Те, что висят на шее у Шедда, за полгода выросли почти на четверть пальца, я измерял. Ненавидящие же — уменьшаются, гаснут от бессилия утолить свою ярость. Если их не разъединить, не разорвать цепочки, они тускнеют и умирают через какое-то время. Правда, я надеюсь, что за это время успею раздобыть все недостающие мне камни. Я успею создать Корону Бесстрастия, пока мои злобные гранаты не зачахнут и не отпустят на волю искры жизни моих трудолюбивых рабов.

Буно замолчал. Казалось, он выдохся или просто устал от долгого разговора. Внимательно и сосредоточенно раскладывал он на гладкой поверхности стола окружность из разноцветных каменных пар.

Конану послышался шорох и легкий вздох под столом. Видимо, Гэлла утомилась от долгого сидения, скорчившись. Буно настороженно поднял глаза. Мальчик зевнул и почесался, всем своим видом показывая, что источник подозрительных звуков — он сам и никто больше.

— А что это за Корона и зачем она тебе? — спросил он громко и бодро.

— А это уже не твоего ума дело, мой мальчик, — сухо ответил старик.

Переход от возбужденной разговорчивости к угрюмо-сосредоточенному молчанию было слишком резким, и Конан слегка растерялся. Но предпринял, тем не менее, еще одну попытку нарушить опасную тишину:

— Мне очень любопытно еще вот что: где ты их берешь, этих самых гигантских червей и жуков? Или ты их здесь откармливаешь, как индюков, до таких размером?..

— Откармливаю, — буркнул старик.

Кажется, что-то не ладилось в его ожерелье, и оттого он хмурился и покусывал тонкие губы. Буно менял камни местами, двигал их и переворачивал, сердито и невнятно бубнил, ругая то неженок-изумрудов, то строптивый аквамарин, то слишком ленивую и вялую бирюзу. Наконец, он удовлетворенно вздохнул, потер пальцы и посмотрел на мальчика