Дважды рожденный

Говоря по совести, матрос — он все равно что подмастерье, ученик, словом, лицо подчиненное, и потому обязан все уметь, даже сигналы подавать флажками. Сигнализации нас в столовой обучали, когда мы голодные возвращались с учений. Вернее, не обучали, а дрессировали, как зверей. Стоишь, ноги не держат от голода, голова кружится, а тебе приказывают знаки подавать обеими руками: «Великая японская империя — божественная страна».

Тренировались целым отделением, но стоило двум ошибиться, и всех оставляли без еды. Сами понимаете, что это значит, когда тебе двадцать лет и аппетит у тебя зверский. Лично я терпел, но некоторые не могли и начинали подбирать объедки с пола. Тогда начальник, если замечал это, командовал: «Свиньи, вперед!» Мы немедленно вставали на четвереньки и, хрюкая, ползли по столовой. Сидевшие же в это время за обеденным столом должны были нас пинать ногами. Да, с целым отделением как со свиньями обращались, и никому в голову не приходило, что это жестоко, стыдно, до такого отчаяния мы все дошли. Ну, мыслимо ли нынче что-либо подобное представить?

Злыми ли были офицеры? Надо бы злее, да некуда! Когда кнутом, когда пряником, а вообще-то все к одному сводилось — измывались над нами, как хотели.

— Взгляните, месяц в небе появился, — начнет офицер свою проповедь. — У ваших близких и в мыслях нет, что вы на него сейчас любуетесь. Ваши родители и братья уверены, что вы, не щадя живота своего, служите отчизне, как и подобает боевым матросам императорского флота.

Слушаешь его, а самого слеза прошибает. И вдруг он как заорет:

— Эй, видите, она уже зубами щелкает! Все акуле на корм пойдете. И тебя сожрет, и тебя, и тебя! Все в море упокоитесь!

И такая злоба в его голосе, что просто не по себе становится. Но так уж устроен человек, хоть ему и худо, а умирать не хочется. Сколько раз я думал, лучше смерть, чем такие муки, но умирать не собирался. Теперь я понял, что за год с нами хотели пройти трехлетний курс обучения. Можете себе представить, в какую переделку мы попали!

Восьмого декабря следующего года был атакован Пирл-Харбор и началась война в Великой Восточной Азии. Срок военной подготовки сократился, матросов, призванных на год позже меня, уже через шесть месяцев отправили на боевые корабли. Начало военных действий не было для меня неожиданностью. В мировых событиях и в политике мы мало что смыслили, но для нашего брата матроса война, можно сказать, началась с первого дня службы, поэтому к императорскому манифесту я отнесся без всякого интереса. К тому же все эти высочайшие указы такие длинные и непонятные. Слушаешь их, а сам думаешь, как бы не уснуть. Где уж тут в смысл вникать! Да и что поделаешь, раз на уме у тебя одно: как бы поесть да отоспаться. Даже в день объявления войны, помню, очень хотелось спать.

Что война не за горами, догадаться было не трудно с самого начала. Ведь противник, как призрак, все время маячил перед глазами, вся муштра была на этом построена. Не успеем соорудить на палубе оборону из наших подвесных коек, как раздается команда: «Стреляй! Ложись! Воздух! Стреляй!» И так без конца. Если бы не война, я отслужил бы три года и вернулся домой, а так через год меня отправили на передовую! Признаюсь, попав на корабль, я просто ожил. Муштра кончилась, можно было не бояться, что изобьют до полусмерти. Там не очень разгуляешься — качка.

Мало сказать, что я вздохнул свободно, покидая порт Ёкосука. Нет слов, которыми можно было бы передать мое состояние в тот момент. Распределяли нас по кораблям в зависимости от успехов. Самые смирные и умные попали на торпедные катера. Всякое дурачье, тупицы, — словом, самые никудышные — оказались на крейсерах. Куда попал я? На эсминец. Успехи у меня, очевидно, были средние.

Наконец-то пригодились мне навыки, полученные в годы ученичества. Таскать тяжести уже никто не заставлял, вся работа сводилась к тому, чтобы подмести да убрать, точь-в-точь как в прежнее время у хозяина. Словом, жаловаться не приходилось. К тому же я умел иголку в руках держать. Верно ведь? Бывало, позовут к начальнику пуговицу там пришить или что другое, смотришь, он уже тебя приметил. Главной же работой была уборка отхожих мест. Тут, как говорится, не жалей сил, хоть вылизывай, в такой чистоте эти места на корабле содержались. Но по части чистоты и у хозяина строго было. Еще бы, ведь наша фирма с ногами дело имела, циновки, полы — все блестело, осрамились бы перед клиентом, случись ему носок запачкать. Дежурство по уборной я нес так исправно, что ни разу не получил затрещины. И очень этим гордился. Честное слово.

Когда же наступал черед дежурить при начальстве, то тут уж все зависело от случая. Интендант из судовой кухни был моим земляком, питал ко мне расположение и больше, чем остальным, выдавал пирожков мандзю[12]. Офицеру моему от силы лет двадцать шесть, аппетит у него отменный, и уж конечно он рад был, что ему столько пирожков отваливали.