Дважды рожденный

Таби и война... Нет, что ни говорите, а между ними нет ничего общего. Мог ли я нынче вести свое дело, всячески поощряемый моими благодетелями заказчиками, если бы не мир, благодарение ему. Пусть я всего лишь носочник, но от войны меня увольте.

Итак, мы плыли и плыли, никто над нами не измывался, еды хватало. О чем мог думать мужчина в свои двадцать лет, как не о женщинах. Я был влюблен в барышню. Но говоря о ней, я вовсе не имею в виду жену. Хотя именно барышня и стала моей женой. Но тогда она казалась существом, недосягаемым для подмастерья. К тому же я был далеко от нее, на корабле. То была богиня! Вы правы, она была для меня идеалом и ничуть не походила на ту, что зовется моей женой. Вспоминая красоту ножки, увиденной как-то незадолго до ухода в армию, я был уверен, что на этом свете нет ей равной.

Иногда, проснувшись, я брал бумагу и принимался кроить таби. Точного размера у меня не было, но я решил, что ее нога никак не больше восьми мон и трех бу. Свод ступни, конечно, высокий, форма безукоризненная. Можете себе представить, каких мук стоило мне осуществить свой замысел. Да, я успел сшить только один носок, на левую ногу. Но вложил в него всю силу своей любви. И вы знаете, получилось довольно удачно. Вы спросите, откуда я взял материал? Коленкор и подкладку купил на острове Целебес, когда мы сходили на берег в порту Манадо. Коленкор был чистого белого цвета, вот только подкладка отдавала несколько желтизной и не очень мне нравилась. Зато шов между пальцами получился просто великолепный. С застежками дело обстояло хуже. Трудно сказать, сколько времени я потратил, прежде чем мне удалось сделать три штуки из крышки от табачной банки и до блеска начистить их. Но я не торопился, работа доставляла мне огромную радость, я был влюблен. Влюблен безумно.

А знаете, откуда я взял размер восемь мон три бу? Такая нога была у одной знаменитой гейши с Симбаси, потом я вспомнил, что однажды приказчик упомянул об этом в разговоре со мной. Да, если можно так выразиться, идеал таби. В мечтах своих я полагал, что мои таби точь-в-точь придутся барышне. Увы, я жестоко ошибся. Оказалось, что у жены размер девять мон четыре бу. О, как я был разочарован, сделав это открытие уже после женитьбы. Вы совершенно правы, мечта и действительность... Я тоже об этом с горечью думал. Вскоре после того, как я сшил свой таби на левую ногу, начался бой под Мидуэем — самое крупное сражение из всех, в которых мне приходилось участвовать. Ведь к тому времени японская армия уже потеряла четыре авианосца. Я плавал на эсминце, командовал матросами, но одно могу вам сказать: страшно. Самолеты противника как коршуны налетали на нас, заливали пулеметными очередями, пули ложились в море прямо перед нами, поднимая фонтан воды, и спрятаться было негде. Не лучше, скажу вам, чем во время учений в Ёкосуке. Вертелся как сумасшедший, стараясь выполнять приказы, иначе убьют, думал я. Когда нам твердили: «Не научишься, погибнешь!» — мы считали, что это говорится так просто, для острастки, но встретившись потом с противником, я понял: поворачивайся, а то и вправду пропадешь. Ведь матросы все на открытой палубе, а противник на нас сверху целится, успеешь укрыться — значит, пуля тебя миновала. Меня-то миновала, а товарища рядом со мной убила. Не срази его пуля, мне бы наверняка в живых не быть. Он следом за мной бежал и невольно прикрыл меня сзади. Словом, кому как повезет. Отстань я на шаг, он бы спасся, а я стал бы рыб на дне морском кормить. На флоте убитых в море хоронят.

Не думайте, что из этого боя я цел и невредим вышел. Осколки разрывной пули в ладонь попали. Потом в запястье угодило. Кажется, шрам еще сохранился. А на тело просто смотреть страшно. Живот на три суна[15] распороло, даже все кишки вышли наружу, хорошо еще, что их не повредило.

Зашивали. Больно ли было? Не очень. Да и кто в войну говорит о боли. Даже серьезные операции без уколов делали.

У пояса сэннинбари, присланного барышней, пулей оторвало краешек и весь его залило кровью. Я верил, что только он и спас меня, ведь в ту пору я еще был романтиком.

Корабль наш, к счастью, не затонул, но раненых оказалось много. Меня оперировали. Помнится, лежу я в госпитале, а раненые, словно тунцы на рыбном рынке, рядами на койках вытянулись; вот она, думаю, настоящая-то война. Нет, о поражении у меня и тогда мысли не было, только на душе как-то тревожно стало, кто знает, удастся ли выжить и вернуться... На то причина была. Ведь юг, жарища, раны гноятся, червяки в них заводятся, целые полчища мух летают. В то время, правда, медсестры с нами были и лекарств хватало, но умирали один за другим. А если умирать, думал я, так хоть в госпитале, по крайней мере в земле похоронят.

Что ни говорите, на море хуже. Скоро раны мои зажили, и меня сразу отправили на корабль. И как это меня угораздило на флот записаться? Пехота хоть в горах может окопаться, а куда убежишь с корабля, когда кругом вода? Двадцать с лишним лет прошло с тех пор, а и сейчас еще, если приснится, в холодном поту просыпаюсь.