Дваждырожденные (СИ)

Кампилья разочаровала нас. Гхатоткача совсем было собрался поворачивать обратно, как вдруг лабиринт узких улиц, населенных беднотой, вывел нас к храму. Это было весьма ветхое сооружение из дерева и глины, конусом своей крыши едва возвышавшееся над окружающими строениями. Красная земля перед ним, утрамбованная тысячами голых пяток, казалась обожженной кожей. Здесь не росло ни одно деревце. Зато под стрелами Сурьи колебалось черное море голов, подступавшее к краям храмовой веранды. Это было единственное место, куда не долетали огненные лучи, ибо четыре изъеденные временем колонны поддерживали над верандой неказистый деревянный навес. Под навесом стоял невысокий человек с очень темной, почти черной кожей, одетый в шкуру антилопы, что выдавало его принадлежность к варне брахманов.

По резным фигурам, украшавшим вход, мы узнали храм Шивы, а по всполохам невидимого огня, окутывающего темную фигуру — собрата-дваждырожденного. Был он невысок ростом, черноволос и кудряв. Большие, чуть вывернутые губы и широкий приплюснутый нос сообщали бы лицу наивно-добродушное выражение, но глаза горели исступленным вдохновением бойца. В сосуде этого примечательного тела бился, кружил и плясал огненный вихрь брахмы, находя выход в словах, опалявших толпу, сбившуюся на площади.

— Я — Шива. Моими устами говорит творящий и преобразующий, пречистый и высочайший, безначальный и вездесущий, вечный творец и губитель. Я воссоздаю себя всякий раз, когда отступает справедливость и торжествует беззаконие. Во время Сатьяюги дхарма — как бык о четырех ногах. Она властвует над людьми безраздельно. Нет ни лжи, ни болезней, ни смерти. Людям не надо трудиться. Стоит лишь помыслить, и результат — вот он…

— Во время Двапараюги дхарма уже наполовину вытеснена беззаконием, — говорил неизвестный, стоящий у входа в храм, — затем несправедливость на три четверти воцаряется в мире, а на долю людской добродетели приходится лишь одна четверть. И тогда я выбираю форму для воплощения. Я один привожу в движение неимеющее формы, влекущее к гибели все живое колесо времени. Мой знак — раковина, диск и палица.

— Бред какой-то, — недоуменно сказал за моей спиной Джанаки.

— Но ведь его слушают, — заметил Митра. И его действительно слушали. Толпа понемногу густела. Одетые в одни лохмотья, без головных уборов и украшений, стояли на солнцепеке обитатели лачуг. Рты полураскрыты, глаза прищурены, словно в безнадежной попытке разглядеть что-то в небесной дали, куда указывала воздетая рука говорившего. Черные узловатые ноги, казалось, вросли в раскаленную землю, руки безвольно повисли. Люди впитывали слова молча, словно в трансе, а источник слов — невысокий, черноволосый собрат в шкуре антилопы — метался по веранде, размахивал руками, срывал голос в крике и больше походил на лесного колдуна.

Человек, стоящий под священными знаками Разрушителя мира, бросал дротики пророчеств в толпу, что шевелилась, дышала, как тысячеокое мохнатое чудище из древнего леса. Огонь брахмы еще не озарил дремлющую первобытную сущность. Мысли, текущие в тысяче обособленных ячеек разума, не сливались в единый поток. Но здесь пробуждалась сила, не осознанная, но полная страсти. И черная фигура на веранде, вперяясь взором в черную колышущуюся массу, пила эту силу, облекая в слова и образы.

— Сбываются все знамения Калиюги! Вспомните пророчества: «Отец пойдет против сына, а сын — против отца. Мужи обретут врагов в своих собственных женах. Девушек не будут сватать. Они сами станут искать себе мужей. Станет правилом для людей отбирать достояние у бедняков, даже у детей и вдов. Смешаются между собой брахманы, кшатрии и вайшьи, и все они уподобятся низшим сословиям, пренебрегая истиной и покаянием. Люди станут торговать дхармой, точно мясом. Те, кого в мире считают учеными, забудут об истине. Утрата истины сократит человеческий век. Из-за краткости жизни они будут не в силах постичь всю науку. Лишенные знания невежды найдут удовлетворение в наживе. Став алчными, глупыми и злобными, люди под влиянием низких страстей погрязнут в смертельной вражде. Но и войны будут уделом ничтожеств. Храбрецы будут жалки, как трусы. Никто никому не решится верить, когда наступит конец юг. И станет природа людей жестока в деяниях и подозрительна в мыслях. И станут они губить без нужды животных и деревья по всей земле. Тогда настанет конец всему живому и сущему в мире».

— О боги! Это же из Сокровенных сказаний! Пророчества Маркандеи! — изумленно воскликнул Джанаки.

— Что ни слово — то истина, — шепотом подтвердил Митра, — похоже, Маркандея пророчествовал специально для панчалийцев.

— Увы, Калиюга везде проявляется в одних и тех же формах, — заметил Гхатоткача и сделал знак, чтобы мы продолжали внимательно слушать.