Дваждырожденные (СИ)

Но сияла в глубине сердца тонкая полоска надежды. Где-то в ином мире, далеко за пределами битвы, ждала меня моя Лата. Путь к ней лежал через ряды врагов, через пурпурную ненависть людей и леденящую волю богов. Но из прошлого по струне жизни лился аромат цветущего жасмина, сияли созвездия над башнями Двараки, и как охранительная молитва звучал ее голос, полный силы и надежды.

Майя рассеялась. Я отбросил мысли об одиночестве и обреченности. Потом скорее угадал, чем услышал, сдержанное дыхание своих бойцов за спиной, похожее на шелест листьев под утренним ветром. Я вскинул правую руку и по дружному движению, по единому удару сердца понял, что, повинуясь моей команде, пришедшие со мной изготовились к стрельбе. Горячий пот заливал мне глаза. После бега по зарослям подкашивались ноги.

В едином порыве готовились мы встретить удар кавалерии. Поэтому, когда по сигналу боевой раковины, оставив магадхов, конная лава излилась на нас, мы шагнули ей навстречу почти радостно, словно выполняя давно привычный ритуал или участвуя в танце, плавно подняли длинные луки. Стрелы с пером дикого гуся плеснули в лицо коннице, подобно брызгам, срываемым ветром с гребня морского вала. Хоть в наших шеренгах и не было истинных кшатриев севера, почитавших древнее искусство боя и дхарму превыше всех земных радостей, зато мои люди с детства учились тянуть тетиву на лесной охоте. Прямые змееголовые стрелы летели навстречу валу конницы. Кожаные доспехи не спасали тригартов. Передние ряды стали поворачивать коней. Ободрившиеся магадхи, сплачивая ряды, вновь бросились в битву. Даже эти вайшьи понимали, что спастись можно только атакуя. Слишком уж далеко пришлось бы бежать до леса, ощущая за спиной горячечную жажду наездника рубить.

Чайкой закричал боевой рог где-то в тылу тригартов. На какое-то мгновение перед нашими рядами выросла колесница Бхимасены. Облаченный в сияющие доспехи, он вращал над головой огромной палицей, притопывая на площадке своей боевой повозки, словно в диком танце.

Наши глотки исторгли крик, пробуждающий силу и делающий войско огромным. В едином ритме, поддавшись ему, ринулись воины за Бхимасеной. Его колесница, сорвавшись с места, прочертила в рядах врагов страшный зигзаг — так золотая молния пронзает дождевые тучи. Огненная решимость пронеслась по нашим шеренгам, словно языки пламени по сухой траве, зажигая сердца восторгом битвы. Колчаны уже опустели, но исступленно крича, наши воины взялись за мечи и в пешем строю ударили на конницу. Там, куда умчался Бхимасена, победно гремели колесницы чедиев. Шум битвы начал понемногу удаляться от нас, походя уже не на грохот грозы, а на треск затухающего лесного пожара.

Словно над пепелищем восходил к небесам невидимый горький дым — бесплотные сущности поднимались к Высоким полям, потеряв пристанище.

Да, мы подоспели вовремя. За спинами моих лучников ратники Магадхи смогли перевести дух и вновь отыскать в своих сердцах мужество и упорство, присущие людям, работающим на земле. У этих крестьян, одетых в дерюжные юбки, не было высоких помыслов о дхарме воина или обретении царства. Казалось, им нет дела до того, где принять смерть — на рисовом поле, в доме предков или на орошенной кровью земле. Община все равно узнает, где и как ты погиб, позаботится о детях павших. Сыновья будут возделывать те же поля. Смерть одного или десяти еще не угрожает существованию рода. И перед этой вековой истиной рассеивались все страхи, делая невозможной саму мысль о бегстве с поля боя. Всем вместе им предстояло победить или умереть, опираясь не на кшатрийский долг, а на круговую поруку родной деревни.

Впрочем, не все в этой толпе ратников подчинялись обстоятельствам. Командиры разбитой акшаукини пытались собрать и вновь построить в боевые порядки тех, кто остался жив. Неподалеку от нас с Кумаром орал на группу растерявшихся, опустивших оружие крестьян худой мускулистый воин. Его лицо, заляпанное кровью и грязью, превратилось в подобие раскрашенной ритуальной маски с отверстиями для глаз. В этих отверстиях сияли два черных костра, полные такой живой силы, что не оставалось сомнений: их владелец принадлежит нашему братству. Он сыпал проклятиями, угрожал, хрипел, короче говоря, вел себя совершенно неподобающим для дваждырожденного образом, но он был наш, и мы с Кумаром решили подойти поближе.

— Поздно уже молиться. Ты копье крепче держи. Конь — не человек, на копье не попрет, если ты сам его не бросишь. Если кто побежит и позволит себя зарубить, того я в царстве Ямы достану и буду терзать в облике страшного ракшаса. Впрочем, до Магадхи далеко, не добежите. Здесь будем стоять!

Это был Аджа, принявший новый облик, наполненный какой-то жгучей черной силой, исхудавший, деятельный и злой.

Горечь, отчаяние, гнев и, кажется, раскаяние ощутил я в потоке слов, которым мой друг пытался залить пожар страха и растерянности в сердцах своих воинов.

Если мне стоило немалого труда узнать Аджу, то и он, поглощенный происходящим, не сразу понял, кто обнимает его за плечи.

— Ты все-таки пришел!

Аджа устало улыбнулся мне: