Дваждырожденные

В этот раз боги были милостивы ко мне и утолили вожделение моего сердца. Человек оказался чараном, бредущим на юг прямо из Хастинапура. Пообещав вознаградить его (разумеется, за счет деревни), я повел певца в тень одного из домов. Он послушно повиновался мне. Я уже не удивлялся этому. Привычка повелевать безотчетно проявлялась сквозь облик смиренного риши, придавая властную убедительность моим словам и поступкам.

Чаран начал свое распевное повествование, и я сразу забыл об окружающей меня деревне, томящейся в неизвестности Лате, обо всех последних месяцах покоя и благоденствия. Мысленно я вернулся в Хастинапур, впустив в себя почти обузданные чувства ярости, гнева, горчайшей печали. Страшную картину рисовал заунывный речитатив певца.

На дальнем западе в землях ядавов мой друг Сатьяки в порыве гнева убил Критавармана, которому не простил измены. Их поединок произошел во время особенно буйного пира после чрезмерных возлияний суры. Огонь смертельной обиды, едва тлевший после Курукшетры среди победителей и побежденных, вдруг воспылал ярким пламенем, пожравшим многих бходжей и анартов. Содрогнулась от ненависти земля и бог Варуна обрушил на Двараку океанские воды. Великий город навеки скрылся под водой, гася огонь вражды вместе с человеческими жизнями. Арджуна, узнав о несчастье, помчался на колеснице в Двараку, чтобы собрать тех, кто уцелел. Он не застал уже ни Кришны, ни Баладевы. Оба царя ядавов, если верить чаранам, оставили свое земное воплощение и вернулись в мир небожителей.

Арджуна забрал их родственников и многочисленных жен Кришны для того, чтобы предоставить им приют в Хастинапуре. Но он сам был внезапно атакован отрядом разбойников. В последующей стычке, наверное, ничтожнейшей из всех пережитых Носящим диадему, величайший лучник потерпел поражение. Гандива сломался в его руках. Беззащитные женщины и родственники Кришны попали в рабство к разбойникам. Сам Арджуна все-таки сумел отбиться и вернулся на океанский берег. Здесь после долгих молитв и размышлений он бросил Гандиву в море, возвращая дивное оружие его первоначальному владыке. Почти в то же время приняли смерть Дхритараштра, Гандхари и мать Пандавов Кунти. Говорят, что лесная обитель сгорела в лесном пожаре, который начался от огня, сошедшего с их алтаря. Так Кунти и Гандхари все-таки совершили обряд самосожжения, от которого их отговорил на Курукшетре Юдхиштхира.

Теперь Царя справедливости ничего не связывало. Пандавы покинули Хастинапур. Сын Дхармы оставил трон внуку Арджуны Парикшиту. Так сбылось предсказание Кришны. О последних днях Юдхиштхиры, его братьев и Драупади достоверно не знал никто из смертных. Но чараны пели, что их путь вновь пролег к северным горам. На подъеме к сияющей вершине Кришна Драупади не вынесла тягот пути и пала на землю без стона и жалоб. Когда Сахадева подбежал к ней, то обнаружил, что сердце прекраснейшей из женщин уже не бьется. Вслед за ней прекратили свое земное восхождение Сахадева и Накула, Арджуна и Бхимасена. Один Юдхиштхира, преодолевая страдания, продолжал путь на вершину. Чараны уверяют, что Хранители мира, потрясенные его самоотречением и упорством, позволили ему взойти на небо в телесном облике. Там он и встретился вновь со своими братьями и верной супругой, обретя обитель немеркнущего света.

Это было все, что знал чаран. Действительные события уже отлились в твердую форму волшебного сказания. Что из услышанного было правдой, что дивным вымыслом? Признаться, для меня это не имело значения. Пандавы ушли. С этой мыслью мне еще предстояло свыкнуться. Передав певца на попечение двух-трех крестьян, охочих до новостей, я отправился на поиски уединения. Голова кружилась, сердце разрывало грудную клетку. Надо было восстановить утерянную ясность разума и обуздать смятенные чувства. Только тогда все услышанное могло быть вмещено моей сущностью, обрести непреложность пережитой истины.

Я побродил среди зеленеющих полей, оберегаемых замшелыми камнями с изображением трезубца Шивы. Постоял над мутным потоком оросительного канала и, не найдя забвения, зашел в деревенский храм. Знакомый жрец принял меня учтиво и отстраненно, как гостя из иной, не связанной со всем происходящим, жизни. В храме сладко пахло благовониями и маслом. У каменного идола, изображавшего невесть какого бога — покровителя деревни, — лежала пригоршня цветов и несколько бананов — скромное подношение не знакомого мне крестьянина, простертого здесь же на земляном полу в страстной молитве.