Две Дианы

— Дитя мое, — так же спокойно продолжала г-жа де Пуатье, — я приехала сюда из уединения, в котором по милости господина де Монтгомери пребываю два года… Да, я приехала сюда не только для того, чтобы вас благословить… Сегодня, дитя мое, я нарушаю свое молчание! По скорби и по пылкости господина де Монтгомери ясно видно, что он без ума от вас. Так пусть же он забудет вас! Если он будет лелеять надежду на то, что вы — дочь графа де Монтгомери, то мысли его всегда будут возвращаться к вам… И это было бы преступлением. Преступлением, в котором я не хочу быть соучастницей! Итак, знайте, Диана: вы не сестра графа, вы дочь короля Генриха Второго!

— О Боже! — закрыла лицо руками Диана.

— Вы лжете! — гневно вскричал Габриэль. — Где доказательства?

— Вот! — И Диана де Пуатье, вынув из-за корсажа записку, протянула ее Габриэлю.

Габриэль судорожно схватил записку.

Между тем г-жа де Пуатье продолжала как ни в чем не бывало:

— Это письмо, как вы можете убедиться, было написано вашим отцом за несколько дней до его заточения. В нем он жалуется на то, что я была слишком неприступна, но тем не менее примиряется с этим, ибо верит, что скоро я стану его женой. О, в подлинности этого письма усомниться невозможно: ведь это его выражения, его почерк, не говоря о дате, которой оно помечено. Теперь вы видите, господин де Монтгомери, насколько преступны были ваши мечты о сестре Бени! Вы ни единой каплей крови не связаны с той, кто отныне Христова невеста!.. Теперь мы вполне в расчете, граф. Больше мне нечего вам сказать!

Прочитав письмо, Габриэль сам убедился: здесь не могло быть никакой ошибки. Габриэлю казалось, будто голос его отца из глубины могилы вещает ему истину.

Когда же он оторвал от письма воспаленный взгляд, то увидел, что Диана де Кастро, потеряв сознание, лежит у подножия аналоя. Он бросился к ней, но лишь натолкнулся на железные прутья решетки. Тогда он обернулся и увидел Диану де Пуатье. Она удовлетворенно улыбалась.

Теряя рассудок, он поднял на нее руку… Но, опомнившись, ударил себя по лбу и как безумный пустился бежать, на ходу восклицая: «Прощай, Диана, прощай!» Он боялся, что если задержится хоть на мгновение, то раздавит, как ядовитую змею, эту бесчестную мать!..

У ворот монастыря его ждал обеспокоенный Жан Пекуа.

— Не расспрашивай меня! Не говори со мной! — восклицал Габриэль в каком-то исступлении.

Однако Пекуа смотрел на него с таким горестным сочувствием, что Габриэль тут же смягчился:

— Простите меня, я и в самом деле близок к помешательству. Ох, лучше мне ни о чем не думать!.. Да, да… для этого я скроюсь, я убегу в Париж… Проводите меня, если хотите, до городских ворот. И сделайте милость, не расспрашивайте меня, а расскажите лучше о своих делах…

Жану Пекуа очень хотелось отвлечь Габриэля от мрачных мыслей, и он поведал, что Бабетта чувствует себя превосходно и недавно подарила ему великолепного бутуза, что их брат Пьер собирается открыть оружейную мастерскую в Сен-Кантене и, наконец, что один пикардийский солдат, возвращавшийся к себе на родину, рассказывал о Мартине Герре, который счастливо живет со своей умиротворенной Бертрандой.

Впрочем, Габриэль, ослепленный своим горем, слушал его плохо. Когда они подошли к парижской заставе, он сердечно пожал руку Жану Пекуа:

— Прощайте, друг мой, и спасибо за ваше доброе отношение. Передайте от меня привет всем, кто вам дорог. Я рад, что вы счастливы. Вспоминайте же хоть ненароком обо мне.

И, заметив, что в глазах Жана Пекуа блеснули слезы, Габриэль, не дожидаясь ответа, вскочил в седло и ускакал.

На следующий день он явился к адмиралу Колиньи.

— Адмирал, — сказал он, — я знаю, что религиозные гонения и войны незамедлительно возобновятся, несмотря на все попытки их предотвратить. Прошу учесть, что отныне я могу отдать делу Реформации не только свою мысль, но и шпагу. В ваших рядах мне будет легче защищаться от одного из моих врагов и покарать другого…

Габриэль подразумевал Екатерину Медичи и коннетабля.

Нужно ли говорить, с какой радостью принял Колиньи товарища по оружию, доблесть и решительность которого были проверены им не раз. С того времени история жизни графа совпадает с историей религиозных войн, которые залили страну кровью при Карле IX.

В этих войнах Габриэль де Монтгомери обрел славу неустрашимого и грозного воина, и недаром при получении известия о каком-либо важном сражении Екатерина Медичи всегда бледнела при его имени.

Общеизвестно, что после резни в Васси в 1562 году Руан и вся Нормандия открыто присоединились к гугенотам. Главным виновником грандиозного мятежа по праву считали графа де Монтгомери.

В том же году он участвовал в битве под Дре, где проявил чудеса храбрости.

Говорили, будто именно он выстрелом из пистолета ранил главнокомандующего коннетабля Монморанси и прикончил бы его, если бы принц де Порсиен не выручил коннетабля, взяв его в плен.