Две дороги

Стоян наклонился к гробу, но могильщик оттолкнул его и приказал забивать крышку. Рабочие подняли гроб на плечи и быстро понесли к новой могиле.

Когда все было закончено, прибежали люди из конторы, они начали проверять документы на купленное место и разрешение на перезахоронение. Бригадир объяснил, что гроб находился в плотной глинистой почве, через которую не проникала влага. И хотя объяснение было убедительным и документы были в порядке, Заимова и Константинова пригласили в контору и туда была вызвана полиция.

Узнав, что дело связано с фамилией Заимовых, полицейские предложили Стояну отправиться с ними в полицию. Его продержали там два дня, придраться было не к чему, и все же ему было объявлено, что он будет выслан из Софии.

Приказ этот был выполнен — Стояна сослали на окраину страны, и там он снова включился в борьбу. Уезжая в ссылку, он матери о перезахоронении отца ничего не сказал.

Спустя два года, когда Красная Армия освободила Болгарию, Анна Владимировна пережила другое перезахоронение мужа. На кладбище пришли тысячи людей. Гроб с прахом генерала Заимова стоял на артиллерийском лафете, и траурная процессия медленно двигалась по улицам притихшей Софии. Потом траурный поезд отправился в Плевен, и на каждой станции собирались болгары, чтобы поклониться праху своего славного сына, погибшего за их свободу.

Владимир Заимов похоронен на мемориальном холме в Плевене, рядом со своим отцом.

СПУСТЯ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ...

Летом 1972 года в составе военной делегации автор побывал в Болгарии, где отмечалось тридцатилетие героической гибели Владимира Заимова.

Как только самолет взмыл над Шереметьевом и зеленое Подмосковье с разбросанными по нему зеркалами озер задернулось облаками, я стал невольно думать о том, как трудно сегодня встретиться с семьей Заимовых.

Всего несколько дней назад погиб сын Стояна Заимова, внук героя моей книги — замечательный парень, весельчак, умница, талантливый инженер-электрик, в котором удивительно, через поколение, повторился и облик и характер генерала Заимова. И звали его так же, как деда, — Владек.

Он только что был в Москве в служебной командировке. Переполненный впечатлениями, он рассказывал своим советским друзьям, как удачно поработал в СЭВе.

— Это так здорово, что мы можем приехать сюда и здесь вместе решать, — говорил он.

Они вспоминали Владимира Стояновича.

— Не могу себе представить, что дед не увидел Москвы, не был на Красной площади. Это чудовищно несправедливо! Пойду сегодня вместо него к Мавзолею и буду думать о нем.

Я увидел Стояна Заимова и его жену Райну еще из окна самолета — на залитом солнцем, казавшемся белым бетоне стояли одетые в черное стройная женщина и высокий, худощавый, ссутулившийся мужчина. Долго, томительно долго тянулись минуты, пока к самолету подкатывали трап, открывали двери, и люди чередой спускались на землю. Дождавшись своей очереди и ступив на бетон, сам того не замечая, я шел все медленней.

Мы обнялись все втроем и долго молчали.

Этой семье не занимать ни горя, ни мужества.

Вечером мы бродили по улицам Софии, старались найти тихие, безлюдные места, но София — удивительно жизнерадостный город, он был полон музыки, веселья, и уйти от этого никак не удавалось, да, может быть, и не надо было. Стоян явно не хотел говорить о сыне и хмурился, когда жена все вспоминала и говорила, какой он был хороший, какой честный, веселый и добрый. И я видел, как она постоянно смотрела на встречающихся нам парней. Стоян сказал тихо:

— Она первый раз вышла из дому, ей надо как следует устать, все эти дни она совершенно не спит.

И мы идем, идем по вечерней Софии долго-долго...

Вдоль бульвара Владимира Заимова мчались машины, бросая летучий свет на бронзовое лицо генерала. Мы стояли около памятника, и Райна снова стала говорить о Владеке-младшем, ведь старшего она никогда не видела, и, хотя это отец ее мужа, он был для нее легендой, героем, которого трудно представить себе в жизни. И тогда Стоян сказал:

— Наш Владек говорил как-то, что нелегко быть внуком такого деда — ничего нельзя делать плохо. И вы знаете, он все делал хорошо: учился, работал, жил. У молодой Болгарии немало таких дедов, и молодежь у нас хорошая. — Он улыбнулся и измученными глазами посмотрел на жену. Она кивнула, соглашаясь, и вдруг, прижав сжатый кулак ко лбу, медленно закрутила головой:

— Ой, Владек, Владек...

Около полуночи, порядком уставшие, мы зашли в гостиницу. Сидели, тихо разговаривали. Стоян включил радиоприемник, и, когда он прогрелся и кончился треск, первое, что мы услышали, были слова Указа Верховного Совета СССР о присвоении генералу Владимиру Заимову звания Героя Советского Союза.

Такой минуты никто бы не мог придумать. Стоян не отрывал взгляда от приемника, я впервые видел его таким взволнованным, даже растерянным. Всегда замкнутый в себе, неулыбчивый, он вдруг бросился к телефону:

— Надо сообщить маме.

Он несколько раз набирал номер, но никто не отзывался. Наконец он положил трубку и тихо сказал:

— Она не подходит к телефону.