Две головы и одна нога

— Чушь! — заявил он, выходя из упомянутой конторы и садясь за руль. — Это не Ренусь. Похож, очень похож, но не он. И вот теперь Мизюня для меня подозреваемый номер один, от неё тянется не просто вонь — могучая струя смрада бьёт в небеса, её нельзя не учуять. Интересно, что делает эта ваша хвалёная полиция? Расследование никогда не было моим призванием, заниматься им я более не намерен, даже вместе с тобой. Вместе с тобой я бы предпочитал заниматься другим…

Я грудью встала на защиту родной полиции.

— Полиция наверняка не знает, что Ренусь — это не Ренусь, ведь им никто не сказал. Я только собираюсь осчастливить их драгоценной информацией. Может, они и располагают какими-то сведениями, но наверняка другого характера. Так ты думаешь, все-таки?…

— Я не думаю, я уверен, — твёрдо заявил Гжегож. — Ренуся пришили. Воспользовались сходством. Твой ксёндз прав, убийца теперь живёт под фамилией жертвы. Прошло много лет, даже знакомым он может казаться тем самым человеком, ведь люди с годами меняются. Тут он давно не был, я имею в виду Ренуся. Вот в Штатах, думаю, распознали бы, что это не Ренусь, но в Штаты, ты сама говорила, ездила с доверенностью Мизюня. Сдаётся мне, она и заварила всю кашу, так сказать, инициатор афёры.

Тут и мне пришла в голову идея, которой я поспешила поделиться с любимым:

— А мне сдастся, что этим, который под Ренуся подшивается, может быть давний возлюбленный Мизюни. Очень на Ренуся похожий или наоборот… Кто бы это мог быть? Ганя не знает?

— Не знает, не помнит. Запомнилась ей только страшная любовная драма, пережитая Мизюней в ранней молодости. А страшная потому, что вроде бы предмет Мизюниней любви оказался то ли преступником, то ли ещё кем-то таким… в общем, влюбилась наша Мизюня в Джека Потрошителя…

— …и этот Потрошитель к тому же бросил её. Ну что за дуры наши девицы, самого важного не помнят, а мне теперь разбиваться в лепёшку!

— Зачем тебе? Подбрось эту проблему ментам. Нет, не сейчас, денька через два. У нас мало времени, надо его ценить.

Я целиком и полностью была согласна с Гжегожем, но письмо от Иоланты не давало спокойно жить, и, воспользовавшись тем, что Гжегож поехал к своему экстрасенсу, я забежала домой.

На автоответчике оказалась записана вежливая просьба капитана Борковского как можно скорее связаться с ним. Высказана была просьба сегодня утром. Умный человек капитан, наговорил на автоответчик не только просьбу, но и сообщил время, когда высказывал её. Решила не рисковать, позвоню из Константина, придётся уж приятелю Гжегожа заплатить за разговор по междугородней. А то начну отсюда звонить, а полиция успеет приехать и заловит меня.

Вынужденное расставание с мужчиной моей мечты, даже временное, сразу же негативно сказалось на умственных способностях. Входя, я вынула, правда, из почтового ящика письмо Иоланты Хмелевской, но даже его не распечатала. Скорей, скорей, набрать нужное количество косметики, разумеется, в первую очередь необходимой для проклятой головы. Ни о каких преступлениях я просто не в состоянии была думать. О Господи, как мало времени в нашем распоряжении, завтра он уедет — и прости-прощай! На сколько? Опять на годы? А тут ещё эта афёра, ну кто выдержит в такой преступно-следственной атмосфере?

Я нервно рассмеялась, подумав, что так бездарно проходит наше историческое свидание, и уронила закрутки для волос, с помощью которых пыталась придать более или менее пристойный вид своей причёске. Эта проклятая голова! Уронив бигуди, тут же наступила на них больной ногой и вскрикнула от боли. Вот и нога ещё, ни пойти куда, ни потанцевать, пень замшелый, а не женщина, такое неудачное стечение обстоятельств. Я всегда думала — какое-то проклятие тяготеет над нами, не иначе…

Хотя, с другой стороны… Вот он уедет, и я стану благословлять все эти обстоятельства, ведь мне будет чем заняться. Самое глупое после отъезда любимого — забиться в угол и рыдать. Так поступают все женщины после отъезда их мужчин, а что хорошего? Я всегда говорила: в таких случаях следует немедленно делом заняться. Нет, не стирка, каким-нибудь приятным делом, лучше всего хобби…

Тут я вспомнила одно прекрасное летнее воскресенье. Предполагалось, что это воскресенье двадцатилетней давности мы проведём вместе с Гжегожем, но ему срочно понадобилось уехать. Стояла я на балконе этим прекрасным летним утром и смотрела вслед Гжегожу, с которым вынуждена была расстаться, а сердце в груди просто разрывалось. И вдруг словно что-то меня укололо. Я вылетела из дому и помчалась на ипподром, где как раз начинались скачки. Они всегда на меня прекрасно действовали…