Две горсти песку

В 7.30 подвесили гондолу. Никогда еще за всю экспедицию эта операция не проходила так гладко, и вот уже шар вознесся над нами. Я говорил, что высота "Джамбо" была около пятнадцати метров, и нарочно повторяю это, потому что его размеры всякий раз поражали меня. Между полетами, когда оболочка лежала, упакованная, в гондоле, мы успевали как-то забыть про величину аэростата. И очередная заправка всегда рождала ощущение чуда.

Наконец все готово для старта. По-прежнему царило безветрие, и я решил несколько раз поднять аэростат на привязи; прежде это редко удавалось, а в Найроби вообще ничего не вышло. Наземная команда зачалила для надежности шар гайдропом за одну из автомашин, и мы отпустили его примерно на шестьдесят метров. Я пригласил несколько человек из числа наших помощников, и мы вместе высматривали из гондолы животных. Что говорить, отличный наблюдательный пункт. Спуск и подъем не составляли никакой трудности. Один человек вполне справился бы с аэростатом, но они все дружно тянули за гайдроп, словно хотели посильнее стукнуть нас о землю. Я поднимал в воздух одну партию пассажиров за другой, и каждый раз мы с высоты обнаруживали новых животных. Наконец согретый солнцем воздух ожил, пришла пора отчаливать. Ветер, который должен был пронести нас над табуном, родился.

На Занзибаре, да и после, мы, приготовившись к старту, сразу пускались в путь. Позабыв в суматохе все правила приличия, срывались с места без единого рукопожатия. Особенно некрасиво получилось на Занзибаре, где нам помогали сотни людей и тысячи пришли нас проводить: мы небрежно помахали им с высоты тридцати - сорока метров и тем ограничились. Но в Серенгети, где была всего горстка провожающих, удалось наконец провести сцену прощания так, как это подобает. Когда улетаешь на аэростате, особенно важно не обидеть остающихся на земле. Дуглас, Ален и я обменялись рукопожатиями с Джоун и Киари. Потом с ребятами, которые привезли газ, и с олдовайской бригадой. Таким образом, хотя, кроме нас, никто этого не знал, был заглажен проступок, совершенный на Занзибаре. Теперь "Джамбо" мог стартовать.

Как и следовало ожидать, старт получился изо всех самым удачным. Это был не Эттен с его кирками, тополями и заводскими трубами. И не Маньяра с ее колючими акациями, и не Бирмингем, и не кручи Нгоронгоро, и не Найроби или какое-нибудь другое опасное место. На этот раз с подветренной стороны простиралась безбрежная гладь Серенгети. Не выбирая гайдропа, мы пошли вверх и остановились на высоте около ста метров новый рекорд. Скорость ветра здесь была примерно пять узлов, это нас вполне устраивало. Я решил провести этот перелет предельно собранно, уделяя стопроцентное внимание приборам. Я не видел никаких причин повторять, хотя бы в маленьком масштабе, наши прыжки через Нгонг и за Нгонгом. При малейшем указании на потерю высоты сброшу немного балласта, не допущу, чтобы мы опять падали с ускорением. Будем идти предельно ровно и спокойно. Конечно, к этому всегда надо стремиться, но в перелете из Найроби это было просто невозможно. Тогда обстановка сложилась так, что пришлось сбрасывать песок не горстями, а по полмешка сразу, и все равно мы стремглав летели к земле.

В это утро все было иначе. Мы сбрасывали не больше полгорсти за раз и летели как-то особенно элегантно. Первыми мы увидели внизу газелей Томсона. Они было оробели, но тут же успокоились и, прекратив бег, повернулись, чтобы проводить нас взглядом. Потом нас заметил носорог, который стоял метрах в пятидесяти от линии нашего курса; он даже хвостом не повел. Дальше мы разглядели сидевшую у своей норы гиену. Она затрусила по ходу нашего движения, двигаясь с той же скоростью, что и мы. Слышно было, как шуршит раздвигаемая косматым зверем трава. В это время шар начал терять высоту, и я сбросил немного песка прямо на спину гиене. У нас было задумано идти не ниже шестидесяти и не выше ста метров, лучше всего - посередине между этими отметками.

Постепенно у нас возрождалось доверие к аэростату. Тут нас не подстерегали никакие неприятности, не было ни моря, ни лесов, ни буйных воздушных течений, держалась по-утреннему тихая погода. На востоке вдали кутался в облака Нгоронгоро; там нам явно пришлось бы несладко. Поближе, в нескольких километрах от нас, темнело, будто шрам, бесплодное, сухое Олдовайское ущелье. Прямо под нами были барханы, эти движущиеся песчаные холмы, которые заставили нас вспомнить детство. Рядом с барханами паслись зебры, чуть дальше пощипывало траву стадо канн. Эти крупные антилопы самые робкие; должно быть, догадываются, какой спрос на их мясо. Канн иногда держат как мясной скот, и даже нам сверху были видны большие мясистые складки18. Дикие ли (каких видели мы) или домашние, откармливают их или нет, канны всегда выглядят тяжеловесами. Обращенные назад длинные, скрученные рога, наверное, выручают их в минуту опасности. Пока я разглядывал канн, мы потеряли высоту, и пришлось поспешно сбрасывать балласт.