Две Юлии

Вдруг я вспомнил кое-что. Воспоминание так яростно озаряет мой мозг, если появляется в нем среди всего, что я всеми силами стараюсь удерживать, что часто бывает — я отдаюсь свету этого посещения и уже не различаю, что оно мне принесло. Энтомолог, писатель-энтомолог — так Юлия Первая назвала автора книги, которую читала. Кто это мог быть? Из крупных потрепанных книг я заметил у нее «Недостающего гомункулуса» Николая Плавильщикова, кажется, был хороший том Жана Анри Фабра, при мне она искала для кого-то (не для Второй ли?) Юнгера, затейливо изданный Иоанн Фридрих Йенике — книга старая, с нарисованной маслом пчелой на титульном листе — «Руководство по живописи». Но когда Вторая приобрела у нашего книгопродавца первый перевод «Ады», я понял, какого энтомолога имела в виду Юлия I. Однако почему книга в ее руках была такой большой и такой состаренной, давно ли его начали издавать в России?

Вторую Юлию хорошо изобличал звонкий надтреснутый голос. Она будто бы немного жаловалась, когда говорила. Говорила, впрочем, всегда весело и вела в беседе. С ней было приятно ходить, отключаясь от дороги и думая о своем, — опека не ослабевала.

— Сейчас поворачиваем! Стой! На этой остановке садимся в «двойку»! Поедем заберем одну бумажку для моей мамы!

И я сам не понимал, как это начал проводить с ней по нескольку часов, стоял в очередях, ждал ее у кабинета к стоматологу, навещал ее друзей, носил ее вещи, выполнял ее поручения. Один раз я даже разозлился, застав себя над застрявшими в снегу санками с колючим мешком сахара: я был разгорячен, и пар шел из рукавов пуховика, а ладони саднило от узловатой веревки.

— На этих санках я обычно каталась с этой вот самой горки. Давай ты скинешь мешок, мы вытащим санки, поставим их с другой стороны и опять закатим на них мешок! Сваливай! Только держи его за углы, а то сахар намокнет!

И тут я снова погрузился в себя.

Впрочем со Второй это было похоже на погружение в мелкий бассейн. Она интенсивно забирала внимание, как будто вытягивала его неводом или уменьшала уровень воды. Она сразу входила в мои планы, наводя в них свой артистический беспорядок. Однажды она завела меня к себе в гости. Мы ждали прихода Первой Юлии, но его в тот раз так и не случилось. Она первым делом повела меня в комнату, дав указание маме — судя по вскрикивающим вопросам на кухне, неоправданно встревоженной, — что-нибудь разогреть. В квартире было светло. В этот час дня солнце прямо-таки по-свойски располагалось в ее комнате. Книг было много. Они пеной покрывали подоконник, стол, часть пола. Среди книг сидели детские игрушки — вязаный верблюжонок, бледная кукла со спутанными волосами. На стенах много было всего: портреты Мадонны с оторванными и заново приклеенными уголками, какие-то рок-группы с шарами крашеных, как у клоунов, волос или в цилиндрах с нарисованными на них молниями. Одна из этих групп тут же возопила из соседней комнаты. Над кроватью Юлии висела невинная декоративная фотография с двумя голенькими близняшками: одна утопала коленями в перине, и линия плоского животика вместе с начальными завитками уходила за аккуратный уголок подушки, другая стояла у постели спиной, так что в веселом повороте было хорошо видно точную копию личика первой, стыдливую ужимку задорной спины и одну слегка двоящуюся ягодицу. Мама что-то крикнула из кухни с напевной скрипучей дрожью, голосом высоким и испуганным. Мы прошли на кухню в запах куриного бульона и свежей земли, и только я представился, как мама, суетливо толкнув Юлию, закрыла за собой стеклянную дверь, немного помаячила красными маками фартука в сером тумане стекла, потом исчезла. Юлия усадила меня перед большой горячей пиалой, тазом с курчавым черноземом и блюдом с гигантскими частями белого хлеба — они были нарезаны треугольниками, как куски торта из свежего высокого круга. На соседнем столике стояли пустые цветочные горшки между горок керамзита и россыпью извлеченных из земли растений. Мои ноги оказались среди банок с мутными соленьями, в их красных зияющих кусках я смутно признал бледные косточки арбуза и гипсовые бельма патиссонов.

— И что ты сидишь? — наставительно поинтересовалась Вторая. — Понятно, у тебя нет ложки.

В тот день, после обильного корма, мы — не дождавшись Первой Юлии — ушли в кино, на какого-то очередного Бунюэля или Кокто, которых продолжали показывать с восхитительной интенсивностью. Беспокойная мама в момент нашего выхода находилась на улице и разочарованно смотрела на нас, продвигаясь корпусом к своей подъездной двери.

— А что, — спросил я, — твоя мама уже пообедала до нашего прихода?

— Не обращай внимания, — медленно прошептала Вторая, оглянувшись прозрачным взглядом, будто боялась, что ее мама все еще следит за нами из подъезда.

Мама Второй Юлии обладала огромным отвесным бюстом, и самое удивительное в нем было то, что он оказался сплошным.