Две королевы

— Теперь остается взвесить выгоды такого шага, союзнические обязательства, политические направления. Это очень серьезный вопрос, как мы только что говорили, и я не беру на себя смелость решать его, предварительно не изучив.

— Вы не упомянули об отказе Людовика Четырнадцатого от своих прав на испанский престол, хотя это убедительный довод.

— Насколько мне известно, Людовик Тринадцатый от своих прав не отказывался.

— Да и стоит ли задумываться сейчас об этом отказе?.. Надо считаться только с интересами государства, а интересы государства — на стороне Австрийского дома.

— Я бы не торопилась с выводами,

— Будьте осторожны, ваше величество, умоляю вас, будьте осторожны.

Королева с удивлением посмотрела на г-жу де Суасон, в словах которой прозвучали и угроза и предостережение. Она до конца не осознала, какое впечатление произвела на нее последняя фраза графини, но смертельный холод сковал ее с головы до ног. Она побледнела и несколько секунд хранила молчание.

— Ваше величество, — продолжила графиня, — вы знаете, насколько я к вам привязана. Вам известно, как я любила вашу бедную матушку и как оплакивала ее смерть. У нее отняли любовь двора, боготворившего ее. Она умерла в течение нескольких часов, потому что ее мужа окружали ее смертельные враги, а она мешала Лотарингскому дому и фаворитам. Помните об этой кончине: она была неожиданной и очень печальной. Как жестоко умереть в двадцать семь лет!

Дрожь пронзила Марию Луизу до мозга костей. Сердце ее привели в смятение взгляд г-жи де Суасон и воспоминание о матери, вызванное темой разговора. Она почувствовала невидимую опасность, которая окружала ее. Земля зашаталась под ее ногами; ей не хватало воздуха. То было жуткое ощущение. Я видела ее письмо королеве Сардинии, в котором она дрожащей рукой изобразила эту сцену. Королева предчувствовала свою судьбу и сама рассказывала, как по ночам она просыпалась от страха, во сне увидев себя в могиле. Что-то страшное надвигалось на нее.

Ужасное происшествие, о котором стоит рассказать подробнее, усилило эти страхи.

Мария Луиза написала королеве Сардинии, написала Мадам и Месье, написала ныне покойному королю; ее письма были полны опасений и тревог, вызванных разговорами с графиней и состоянием здоровья короля. Она без конца повторяла одно и то же:

«Я боюсь, помогите мне!»

В одном из писем к Людовику XIV она упомянула о завещании и задала вопрос, что ей делать. Король ответил, что не может дать ей совета, что она должна следовать голосу совести, помня о своей привязанности к Франции, и выполнять свой долг.

В таком настроении, в полном замешательстве, королева отправилась в Эскориал, где Карл II намеревался провести две недели, а она собиралась, как обещала графине Суасонской, приступить к исполнению своей тяжкой задачи.

IV

Двор отправился в Эскориал. Графиня, официально не принятая ее величествами, не могла присоединиться к придворным; но была найдена уловка: по просьбе королевы настоятель монастыря иеронимитов предоставил ей покои в аббатстве. Им обеим необходимо было видеться, чтобы Мария Луиза смогла выполнить обещание.

Король находился в мрачном настроении, и к нему нелегко было подступиться. Королева виделась с ним крайне мало и неизменно в присутствии духовника, не отходившего от него ни на шаг. Вместо того чтобы остановиться во дворце королей Испании, прилегающем к монастырю и церкви, Карл II расположился в скромных покоях, выстроенных для Филиппа II, куда этот монарх удалялся в дни покаяния. Зарешеченное окно выходило на клирос часовни, и отсюда король день и ночь мог слушать службы монахов. У королей Испании странные причуды!

По утрам королева на два-три часа приходила к королю, все остальное время она проводила с г-жой де Суасон, и та неустанно подталкивала ее к выполнению задуманного. Никакие придворные обязанности в Эскориале не исполнялись, главным образом из-за тех порядков, которые установил здесь король. Все сидели в своих комнатах, печаль и уныние витали в стенах великолепного жилища, где вполне можно было умереть от тоски. Несчастная Мария Луиза еле выдерживала напряжение, ее молодость увядала в этой скорбной атмосфере — королева была похожа на цветок, сорванный со стебля.

В одно из воскресений месса особенно затянулась; Мария Луиза слушала ее с балкона, сидя рядом с королем, и затем они вместе удалились в его любимую маленькую комнату, обтянутую черным. С ними вошли только карлики; главные мажордомы и другие придворные остались в одном из залов и стояли там молча, так как король не желал слышать никакого шума.

Как обычно, карлики препирались, нападали друг на друга, чтобы развлечь их величества, в чем и состояла их роль. Карл II прервал их, толкнув ногой Ромула, стоявшего рядом с ним:

— Вон отсюда, оставьте нас, негодяи! Ничтожества, вы даже ссоритесь по-дурацки.

Дважды повторять ему не пришлось — карлики исчезли. Молчание нарушали лишь вздохи короля и робкие слова королевы, пытавшейся изменить его настроение.

— Что с вами? — спросила она. — Почему вы ищете уединения и откуда у вас такая печаль?