Две королевы

– А! – вставая от прялки, сказала Елизавета. – Мне кажется, это только начало путешествия такое грустное. На Бога надежда, что когда король, господин мой, поселится в Вильне, заскучает по мне и придёт за мной… или, или я соберусь с мужеством и погонюсь за ним.

– А! А! – выкрикнула Кэтхен. – Если бы племянница императора, перед силой которого дрожит мир, приняла это решение, нашла это мужество…

Елизавета задумалась.

– Кэтхен, – воскликнула она, – оно было бы у меня вопреки всем… есть на свете одно существо, которое пронимает меня страхом смерти. Её голос проходит по мне дрожью, её шаги отдаются в моём сердце, словно каждый шаг ставит на нём, её прикосновение охлаждает меня, как острие меча, её взор убивает, как глаза василиска. Когда я её не вижу, я храбрая, когда она приближается, силы меня покидают, я не смею поднять глаз, силы оставляют меня, голос у меня в горле пересыхает, жизнь прекращается.

Холзелиновна молчала, не смела признаться в том, что и на неё Бона производила почти такое же впечатление.

– Король, мой господин, едет? – спросила Елизавета немного задумавшись. – Ты говоришь, Кэтхен, что это плохая новость? Я не знаю, мне кажется, что приближается минута нашего избавления.

Она взглянула на воспитательницу.

– Он едет один, – прибавила она тише, – не берёт меня, но также и своих подружек отсюда забрать с собой не может.

– Найдутся другие, когда захочет, – шепнула Кэтхен.

– А! Не думай о нём так плохо, – прервала Елизавета. – Это остатки с давних времён, он теперь будет иным. От старых уз расковаться трудно.

– Дай-то Бог!

Королева минуту подумала, обняла воспитательницу и спокойно села за прялку. В это время Опалинский пришёл вызвать Сигизмунда Августа к матери.

Бона, подбоченясь одной рукой, ждала сына с торжествующим лицом. Её губы улыбались.

Её хотели оторвать от сына! Этот отъезд она хотела сделать новым узлом, соединяющим его с ней и разлучающим с женой.

Едва Август показался на пороге со своим лицом, всегда выражающим некое утомление, но в то же время силу, когда мать насмешливо сказала:

– Наияснейший пане, по воле отца ты едешь в Вильно! Едешь один, потому что жену нельзя подвергать длинному, неудобному путешествию.

Эти слова сопровождала странная, злобная улыбка.

– Да, – прибавила она, – ты едешь в Вильно один! Я знаю, – начала она живей, – что, будучи уже коронованным королём и великим князем, ты хочешь приказывать и показать, что сможешь поднять скипетр и державу. А стало быть, поздравляю.

Она поклонилась сыну.

– Что касается королевы, – сказала она, – будьте спокойны. Она поедет с нами, ей всего будет хватать. По правде говоря, её и наш двор мы должны будем уменьшить, но бездельников всё равно останется достаточно.

Королева сделала гримасу, глядя на сына, в лице которого она хотела разглядеть впечатление, какое произвела на него эта неожиданная новость.

Лицо Сигизмунда Августа даже в его молодости, заранее лишённой иллюзий, нелегко было прочитать. Оно всегда хранило серьёзность и хладнокровие, свойственные своему сану. Но мать легко угадывала самые лёгкие оттенки лица сына. Внимательно смотрела на него, надеясь найти волнение радости, а заметила, а скорее, угадала некоторое замешательство и озабоченность.

Её это удивило.

– Как же? – подхватила она всё ещё в этом тоне. – Ваше королевское величество это не радует? Король-отец долго этому сопротивлялся; наконец у тебя то, что ты сам хотел и другие для тебя желали.

Август стоял будто задумчивый.

– Я благодарен отцу за доверие, – сказал он, – я охотно еду в Литву, но боюсь, не пробужу ли в литвинах на первом шаге больше жалости, чем радости. Вы, моя милостивая мать, знаете это лучше, чем кто-либо, как скудно я был и есть оснащён. Не имею ни подходящего двора, ни людей, ни запасов, ни казны, которая нужна правителю. Должен ли я начать правление с того, что буду протягивать руку к своим подданным, чтобы они мне дали помощь?

Бона казалась приготовленной к этому вопросу, улыбка не сходила с её губ, а выражение триумфа всё отчётливей рисовалось на сияющем лице.

– Ты забываешь, что у тебя есть любящая мать, всегда готовая на жертвы. Я сразу была уверена, что Бонер, особенно, когда узнает, что Елизавета с вами не едет, дать тебе всё необходимое для поездки не захочет, как следует. Но для чего же старая итальянская княгиня, которая принесла с собой приданое в золоте и что-то могла собрать для детей?

Август стоял, опустив глаза, как будто ему было стыдно. Мать нежно положила руку ему на плечо.

– Езжай, – сказала она. – У Бранкаччо уже есть мой приказ. Я даю тебе на это путешествие пятнадцать тысяч, а поскольку ты должен выступить, а в Вильне, наверное, ни одной серебряной миски не найдёшь, и у тебя их немного, чтобы взять отсюда, а жена также не может тебе ничего дать, я приказала выдать из сокровищницы полсотни серебряных кубков и мисок, положила цепи.

Август покорно поцеловал ей руку, поблагодарил; но ни этот подарок, ни новость не сделали его таким счастливым, как, возможно, Бона ожидала.