Две королевы

В замок впускали с трудом, но у Бонера был ключ от двери в любое время. В спальной комнате короля он заметил свет, так же как в комнатах старой пани, около которых на галерее проскальзывали женщины и слуги. Около старого короля уже никого из совета не было, только капеллан, несколько старых священников и доктор-поляк.

Сигизмунд собирался лечь спать.

Бонер, который хотел что-нибудь узнать, никого в пустых приёмных не нашёл, кроме дремлющего на лавке, опирающегося на свою палку, Станчика, который, когда не шутил, был больше похож на аскета и философа, чем на шута.

Казначей подошёл к нему.

– Челом! – сказал он.

– Гм? – ответил старик. – Если вы мне челом, а чем же я вам поклонюсь?

Бонер рассмеялся.

– Что у вас слышно? – спросил он.

– Всегда одно, – начал шут, – много лет ничего другого не слышу, только жалобу.

– Вы этому удивляетесь? – спросил Бонер.

– Удивляюсь! – воскликнул Станчик. – Потому что слыву глупцом, как тот, кого не хотят слушать, одно всегда клокочет и напрасно рот остужает.

Бонер поглядел на как бы застывшего старика, сидевшего с поникшей головой.

– Человеку легче, когда повздыхает, сердцу спокойней, когда выплачется, – сказал он тихо.

А через мгновение добавил:

– Я слышал, двор хочет из-за чумы из Кракова уехать. Правда это? Что вы тогда думаете делать?

– Я? – сказал шут. – Должен идти со двором. Потому что когда-когда, а в беспокойное время шут нужен, дабы хоть капельку хорошего настроения влить в эту горечь.

– Вы что-нибудь слышали о поздке? – прибавил Бонер.

– Я ничего не знаю, – сказал Станчик, – и всегда готов ко всякой дороге, хоть из этого мира в лучший. Сумок и сундуков у меня нет, взяв шапку и палку, всё своё несу в одной руке. Остальное в голове.

От Станчика так никогда ничего нельзя было узнать. Поэтому казначей оставил его в покое, и, минуту постояв, сказал только:

– Если чума вам не страшна, а дорога для вас тяжела, вы знаете, что мой дом всегда для вас открыт.

Станчик поднял своё бледное сморщенное лицо и усмехнулся:

– Вы хотите, чтобы у вашей сокровищницы были такие стражи, как я, которых не соблазняет золото? Гм? Но Станчик знает, что, охраняя сокровища, легче всего получить по хребту! Бог воздаст.

* * *

На следующий день чуть свет в коридорах замка кишело придворными и посланцами.

Старый король с утра отправил посланца за панами Совета, а в первую очередь к подканцлеру, королева отправила каморника к Гамрату, молодой король сидел уже у неё, а Опалинский той ночью спать вовсе не ложился.

Из города тот и этот приносили правдивые и фальшивые новости о внезапно умерших людях. Действительно, казалось, что чума вдруг распространяется, и те, кто её поначалу ставил под сомнение, уже не могли отрицать, что в городе умирали. Но одни надеялись, что следующая за жарой буря очистит воздух, другие – что она сама от благодати Божьей прекратится.

В костёлах выставили реликвии и совершали торжественные молитвы. Все доктора были на ногах, а в аптеках готовили напитки и кадила, ими рекомендованные.

Из всех членов королевской семьи королева Бона была охвачена наиболее сильным страхом.

Всюду в её комнатах горели ароматные палочки, разные бальзамы и воздух был пропитан сильными испарениями средств, которые приносили доктора и рекомендовали одни над другими. Это не уменьшило её беспокойства за себя, мужа и сына.

Но даже в эти минуты ужаса итальянка не забыла о том, что было у неё на сердце – о своей ненависти к молодой королеве, об опасении, как бы со своей мягкостью, терпением и очарованием она не вырвала у неё сына.

Эпидемия чумы давала возможность отослать сына, под предлогом его безопасности, в Литву. Днём ранее она говорила об этом Сигизмунду, который долго ни в Литву, ни в Мазовию отпустить его не хотел, уговаривая отправить Августа в Вильно, потому что его там литвины очень ждали.

Старый государь согласился выслать сына, но хотел, чтобы, как приличествует, жена ехала с ним. Бона этому сопротивлялась.

– Если вдвоём туда поедут, им будет нужно вдвое больше двора, людей, денег; на это казны не хватит. Пусть едет один.

Согласия не было, разговор прервался без всякого результата. У Боны были тысячи аргументов на то, чтобы отправить сына отдельно, а Елизавету старые король с королевой должны были забрать с собой.

С утра, прежде чем Бона пришла с новыми настояниями, король говорил об этом с Мациёвским. Епископ, естественно, голосовал за то, чтобы супругов не разделять.

Бона раньше, чем обычно, вошла к супругу, который больше страдал, чем обычно.

Их оставили одних. Долго продолжались разногласия, настаивания, спор, от которых до соседних комнат долетали только отдельные голоса и слова. Попеременно чередовались то голос старого короля, то визгливые крики итальянки.

Придворные, которые стояли в приёмной, по опыту заранее делали вывод.

– Королева долго там сидит. Настоит на своём. Это верный признак. Если бы король хотел ей сопротивляться, должен был сразу её отправить. Чем дольше сидит, тем уверенней выиграет.

Так оказалось в действительности.