Две крепости

Всадники Рохана, охваченные тревогой, сидели на лошадях по обе стороны лестницы и мрачно смотрели вверх, на огромную башню, терзаясь страхом за своего повелителя. Мерри и Пиппин сели на нижнюю ступеньку, охваченные ощущением собственной ничтожности и предчувствием близкой опасности.

— Отсюда до ворот полмили липкой грязи! — пробормотал Пиппин. — Хотел бы я незаметно улизнуть обратно в караульную! Зачем мы пришли? Нас не звали.

Гэндальф остановился перед дверями Ортанка и ударил в них посохом. Двери гулко загудели. — Саруман! Саруман! — вскричал Гэндальф громко и повелительно. — Саруман, выходите!

Некоторое время ответа не было. Наконец окно над дверью приоткрылось, но в его темном проеме никого не было видно.

— Кто там? — послышался голос. — Что вам нужно?

Теоден вздрогнул. — Я знаю этот голос, — сказал он, — и проклинаю день, когда впервые услышал его.

— Идите и приведите Сарумана, раз уж вы стали его лакеем, Грима, Змеиный Язык! — приказал Гэндальф. — И не тратьте нашего времени впустую!

Окно закрылось. Все ждали. Неожиданно послышался другой голос, низкий и мелодичный. Каждый его звук очаровывал. Те, кто имел неосторожность слушать этот голос, редко могли вспомнить услышанные слова, а вспомнив, удивлялись, ибо в них не было никакой особенной силы. Но обычно в памяти оставались лишь радость и счастье слушать этот голос: все, что он говорил, казалось необыкновенно мудрым и разумным, и в глубине души пробуждалось желание немедленным согласием доказать собственную мудрость. Другие голоса в сравнении с этим казались резкими и грубыми, и если кто-то возражал ему, в сердцах слушателей вспыхивал гнев. Для одних очарование длилось, лишь пока голос говорил с ними, и когда он обращался к другому, прежний слушатель лукаво улыбался, точно человек, разглядевший, в чем хитрость фокусника, покуда прочие смотрят, разинув рот. Многим довольно было самого звука этого голоса, чтобы оставаться во власти чар, а те, кого этот голос покорял безраздельно, не могли стряхнуть чары Сарумана даже за тридевять земель от него и постоянно слышали его мягкий и властный шепот. Но никто не оставался равнодушным, никто не мог сопротивляться его просьбам и приказам без напряжения разума и воли, если только хозяин голоса сохранял над ними власть.

— Ну? — мягко произнес этот голос. — Зачем вам непременно понадобилось мешать моему отдыху? Почему вы не даете мне покоя ни днем, ни ночью? — Это было сказано тоном добряка, огорченного незаслуженным оскорблением.

Они задрали головы, изумленные, ибо никто не услышал его приближения, и увидели фигуру, которая, опираясь на перила, глядела на них сверху вниз — это был старик, закутанный в просторный плащ, цвет которого трудно было определить сразу, потому что он менялся, если перевести взгляд или если старик шевелился. У старика было продолговатое лицо, высокий лоб и глубокие темные глаза, почти непроницаемые, однако смотрел он серьезно, благожелательно и чуть устало. Волосы и бороду убелила седина, но в бровях и на висках еще проглядывали черные пряди.

— Похож и в то же время непохож, — пробормотал Гимли.

— Но продолжим, — сказал мягкий голос. — По крайней мере двоих из вас я знаю по именам. Гэндальф знаком мне слишком хорошо, чтобы надеяться, что он ищет здесь помощи или совета. Но вы, Теоден, повелитель Марки Рохана, известный своими благородными помыслами и еще более славный благородством дома Эорлов... О достойный сын Тенгеля Триждыпрославленного! Почему вы не пришли сюда раньше и как друг? Как я хотел повидаться с вами, могущественнейший король Западных земель, и особенно в эти последние годы, дабы упасти от окружавших вас неразумных и злых советчиков! Но разве я опоздал? Несмотря на причиненное мне зло, к чему — увы! — приложили руку и роханцы, я еще мог бы помочь вам, спасти от неминуемой и близкой гибели, которая ждет вас, если вы и дальше пойдете избранной вами дорогой. Я один могу помочь вам сейчас.

Теоден открыл рот, словно собираясь заговорить, но ничего не сказал. Он вгляделся в склоненное к нему лицо Сарумана, в его темные серьезные глаза, потом в стоявшего рядом Гэндальфа. Казалось, король колеблется. Гэндальф не подал никакого знака — он стоял молча, как камень, как человек, терпеливо ожидающий запаздывающего зова. Всадники поначалу зашевелились, встречая слова Сарумана одобрительным ропотом, но потом тоже смолкли, очарованные. Им казалось, что Гэндальф никогда не говорил с их повелителем так прекрасно и достойно. Грубыми и высокомерными казались теперь все его речи, обращенные к Теодену. И в сердца воинов прокралась тень, страх перед великой опасностью, перед гибелью Марки во тьме, куда вел их Гэндальф — в то время как Саруман стоял у двери к спасению и, держа ее полуоткрытой, впускал луч света. Наступило тяжелое молчание.

Его внезапно нарушил гном Гимли. — У этого колдуна все шиворот-навыворот, — рявкнул он, стиснув рукоять топора. — На языке Ортанка помощь означает разрушение, а спасение — рабство, это ясно. Но мы пришли сюда не просить да умолять.