Две линии судьбы. Когда остановится сердце

— Ищу, — и Лиза принялась рассказывать Адаму о версии, связанной с фирмами, занимающимися продажей таблеток для похудения.

— Лиза, ты говоришь об этом таким бесцветным, скучным тоном, словно эта тема кажется тебе полной чушью. Я угадал?

— Ну, почти… потому что Сережа Мирошкин тоже пробовал пойти по этому следу, и он никуда не привел.

— А вы думали, что там, за той дверью — я имею в виду ту, за которой исчезла Глафира, — сидят и ждут вас?! Да там ничего уже от фирмы, которой могла заинтересоваться Глаша, не осталось! Ни пылинки! Вот я лично если бы был преступником, то именно на этой извечной женской проблеме постарался бы сделать целое состояние.

— Это как же?

— Собрал бы вместе всех полных женщин, содрал бы с них деньги и поселил где-нибудь, где нет ни крошки еды, а только один чай или кефир.

— Какой ты злой, однако…

— Ну и что? Женщины похудели бы и мне бы потом спасибо сказали.

У Лизы зазвонил телефон. Она, как заметил Адам, даже не вздрогнула, как это может случиться с человеком, находящимся в напряжении и ожидающим очень важного, судьбоносного звонка. Неужели Лиза на самом деле не ищет Глафиру? Ведь она не сказала ему еще ничего, свидетельствующего о том, что она занимается ее поисками. Отсутствие информации убивало Адама. Ни одной зацепки! Или… Или Лизе что-то известно и она просто не хочет раньше времени расстраивать его?

Между тем Лиза слушала то, что ей говорили в трубку. И выражение ее лица при этом было таким, словно ей только что сказали нечто неожиданное, потрясшее ее до глубины души, однако она словно бы сдерживала себя, чтобы как-то это прокомментировать. Или же ей просто не давали вставить слово. Брови у Лизы были нахмурены, язычком она облизывала красные, воспаленные, обветренные губы. Адам вдруг подумал, что она необычайно хороша и это удивительно, как это он не замечал этого раньше. Быть может, она немного поправилась, и именно этот факт заставил Адама обратить на нее внимание как на женщину. Он быстро прогнал эти мысли.

— Да, я поняла вас. Но я хотела бы с ней поговорить и убедиться в том, что она жива. Почему невозможно?

Видно было, что разговор закончился, и Лиза продолжала стоять с телефоном в руке, задумавшись. Внезапно проснулся Дмитрий.

— Извините. Не знаю, как это вышло… Уснул, надо же?! Ну что, Лиза, пойдем домой?

И тут он увидел ее лицо, потом перевел взгляд на Адама.

— Что-нибудь случилось, пока я спал? Они позвонили?

Удивительное дело, но своим вопросом он попал в самую точку. Лиза ответила:

— Представляете, мне сейчас позвонила какая-то женщина и сказала, что с Глафирой Кифер все в порядке! Что она жива и здорова и чтобы мы ее не искали, она сама скоро вернется. — Она повернулась к Адаму: — Адам, ты же слышал — я спросила, могу ли я с ней поговорить и убедиться, что она жива и здорова, но мне ответили, что это невозможно. Что бы все это значило?

— Да ерунда все это, — сказал Дмитрий Гурьев. Видно было, что на него эта информация произвела удручающее впечатление. — Будь это правдой, она сама бы сказала об этом. Что-то тут не так… Лиза, дай мне, пожалуйста, твой телефон, я немедленно поеду и отдам его своим людям, пусть выяснят, откуда поступил этот звонок. Но, скорее всего, звонили из автомата. Все, Лиза, на сегодня хватит. И вообще, с завтрашнего дня ты сидишь дома, отсыпаешься. Занимаешься неизвестно чем! А тебе, Адам, отдельное спасибо, — сказал он и горячо пожал руку вконец растерявшегося Адама.

— А мне-то за что?

— За то, что не позволил ей курить. Если это мне, конечно, не приснилось.

14. Май 2009 г. Соня

Этот сон она не видела уже давно. Да и сном-то его можно было назвать с трудом. Это был словно припечатанный к листу сознания гербарий пережитого. Пожелтевшая от времени пленка с изображением сцен прошлой, почти детской жизни. Слово «санаторий» ассоциируется со стаканом густой сметаны и каких-то необыкновенно вкусных, свежеиспеченных коржиков. И так — вместо того чтобы из-за этого слова увидеть внутренним взором неживые тела родителей, выловленные из воды. Мокрые, раздутые тела в потрепанной, начавшей уже подсыхать одежде, прилипшие в щекам и лбу волосы мамы и какое-то очень странное, почти неузнаваемое лицо отца, с белыми толстыми щеками… А еще их руки, точнее, пальцы рук… словно с них вот-вот сползет размокшая кожа. А еще — девочка с изъеденным раками лицом. И кто может знать, какие такие раки или рыбы его ели? Еще недавно Женечка гоняла по берегу с мячом, кричала от удовольствия и щенячьей радости, когда взрослые окатывали ее холодными брызгами, и зубы ее, когда она раскрывала в громком смехе рот, были мелкие, белые…

— Тебе надо поесть суп, и потом мы поедем. Тебе не надо было ходить туда, на причал, и смотреть на своих родителей.

Это все бабушка говорила ей во сне. Или же это было наяву? Она никак не могла вспомнить то время, да и как вспомнить, ведь она была так мала?