Две линии судьбы. Когда остановится сердце

— Я думаю, нам надо на время остановиться, — предложила Валентина. — Кто знает этих богатых… Она может проанализировать все, что случилось с ней в последнее время, и нанять частных детективов, чтобы они следили за ней, точнее, за теми, кто попытается еще раз совершить покушение на ее жизнь.

На что Соня возразила:

— Вера не знала, что в ее кофе была подмешана сулема. Вот если бы, к примеру, у нее была собака, которой она спаивала бы остатки своего кофе, и эта собака околела, тогда бы она поняла, что собирались отравить ее саму. Или если бы ты все же нажала на нужную педаль, а не на педаль тормоза, и хотя бы толкнула ее крылом машины, она, возможно, что-то и заподозрила бы, хотя и в этом случае — вряд ли. Всем известно, что для большинства женщин парковка машины — проблема, а потому, скорее всего, Вера просто не обратила на тебя внимания. Что же касается разбитой банки, то на меня тоже раза три роняли стеклянные бутылки, правда, пустые — дети резвились на верхних этажах… И это удивительно, что они в меня ни разу не попали.

В тот период Соне казалось, что жизнь ее обрела реальный смысл. Если до этого она мечтала об Андрее, о том, чтобы он вернулся к ней, и эта мечта постепенно приобретала оттенок нереальности и какой-то болезненной фантазии, то цель уничтожить соперницу представлялась ей более реальной и, к ее тихому ужасу, сладкой. Она жаждала ее смерти, и это желание — лишить ее жизни — захлестывало Соню с головой, не давало ей спать по ночам. От этих мыслей у нее вечерами поднималась температура, горели щеки, словно она мечтала не об убийстве, а о свидании с любовником.

Даже образ самого Андрея с каждым днем становился для Сони не таким уж и привлекательным (хотя в мыслях она еще продолжала желать его в мужья), чувство мести пожирало ее и одновременно придавало сил.

— Я больна, Валя? — спрашивала Соня иногда свою молодую тетку, укладываясь спать и с удовольствием ощущая ее теплую руку на своей щеке. — Больна? Я превращаюсь в ненормальную?

— Если ты говоришь об этом, значит, ты нормальная. — Валя гладила ее по голове, как маленькую девочку, и Соне отчего-то хотелось заплакать или поцеловать Валину руку.

15. Май 2010 г. Лиза

Была ночь, Дмитрий крепко спал, а Лиза все еще сидела в кухне и боролась с сильнейшим желанием покурить. Чтобы не думать о сигарете, она пила чай, грызла семечки, чистила апельсин, чертила какие-то каракули на бумаге, смотрела в окно, ломала на кусочки шоколад, мыла чашки. Внушала себе, что беременность — веская причина, чтобы бросить курить. Но ребенок был так мал, он еще не шевелился в животе, он вообще представлялся Лизе маленьким и нежным розовым бутоном, а потому никак не ассоциировался в ее сознании с материнством.

Она скучала по Глафире и чувствовала себя как никогда бессильной, чтобы хотя бы начать ее поиски. Они с Глашей находили стольких людей, распутывали такие сложные дела, что теперь, когда Лиза осталась одна, она никак не могла взять в толк, почему же она сама не в состоянии понять, куда могла подеваться ее подруга? И почему молчит ее интуиция?

Одно было ясно — Глафира не сообщает о себе потому, что не может. Либо ее держат взаперти, либо ее уже нет в живых.

Когда ожил телефон на столе и заурчал, словно просыпаясь, Лиза вздрогнула. В квартире было слишком тихо для таких дневных, суетливых, назойливых звуков. К тому же Лиза очень берегла сон мужа.

— Да, слушаю.

Звонила женщина. Не представившись, она сказала, что ей просто необходимо встретиться с ней и поговорить. Что речь идет о жизни и смерти. И попросила Лизу приехать в ее офис.

Лиза взглянула на часы. Половина первого ночи. Конечно, беременной женщине тащиться на работу ночью на встречу с неизвестной женщиной не стоило бы. Но, с другой стороны, к ней обратились за помощью. Кто знает, может, она еще в состоянии помочь кому-то другому, раз уж не может помочь самой себе?

По-хорошему, она должна была бы разбудить Дмитрия и предупредить его о том, что она уезжает. Но он так крепко и сладко спал, что она не стала его тревожить. Просто оставила записку: «У меня клиент. Я в офисе. Обещаю не курить. Целую», оделась и вышла из квартиры. Спустилась, села в машину и поехала в офис.

Как часто Глаша спрашивала ее: «Лиза, ты что, вообще ничего не боишься?» И каждый раз Лиза говорила: «Боюсь. Но если не бороться с этим чувством, то можно всю жизнь просидеть в своей норе. Почему я должна бояться? Пусть лучше меня боятся!»

Вот так и получалось, что на каждом шагу она вспоминала Глашу. И даже не могла припомнить ни одного дела, где бы Глаша ей не помогла или в каком бы не принимала участия.

В открытое окно машины лился прохладный свежий ветерок, пахло влажным после дождя асфальтом, на перекрестках подмигивали равнодушным желтым глазом светофоры. Все нормальные люди давно спали в своих постелях, и только она, неспокойная, маявшаяся от бессилия и находившаяся на грани отчаяния, ехала на встречу с какой-то незнакомой женщиной. Зачем? Предпочла работу жестокой бессоннице?