Две любви

- Курбойль завладел Стоком обманом так же, как овладел вашей матерью. Как только он на ней женился, то повез ее в Лондон; оба они представились королю Стефану, и леди Года извинилась перед двором, так как ее первый муж был предан императрице Матильде. Она попросила короля даровать владения Сток-Режис, замок и все принадлежащее к нему сэру Арнольду Курбойлю, лишив вас наследства, вас, ее сына, потому что вы верны императрице, и потому что, как она поклялась, вы хотели изменнически убить сэра Арнольда в Стортфордском лесу. Таким образом у вас более нет ни семьи, ни земли, ни имущества - ничего, кроме вашей лошади и шпаги; так вам лучшего ничего не предстоит делать, как остаться с нами.

После того, как монах перестал говорить, Жильберт хранил молчание. Он казался жестоко подавленным известием, что лишен наследства; его руки неподвижно и слабо упирались на колени, выражая глубокое отчаяние. Он поднял голову очень медленно и уставил глаза на единственного друга, который ему остался в его одиночестве.

- Так я отщепенец,- сказал он,- изгнанный, нищий. ..

- Или монах,- внушал ему, улыбаясь прелат.

- Или искатель приключений,- возразил Жильберт, тоже улыбаясь, но с горечью.

- Большая часть наших предков поступали так,- сказал аббат,- и они собрали этим прекрасные доходы, например, Нормандию, Аквитанию, Гасконию... и Англию. Не дурное наследство для горсти пиратов, полученное в битве против всего света.

- Да, но эта горсть пиратов были нормандцами,- сказал Жильберт, как будто это одно должно объяснить победу над вселенной.- Но свет наполовину побежден,- заключил он со вздохом.

- Еще осталось довольно для тех, кто сражается,- ответил торжественно аббат.- Святая земля еще даже и на половину не завоевана и до тех пор, пока вся Палестина и Сирия будут христианскими королевствами под управлением христианского короля, есть еще земли для попирания нормандской ногой и мяса для нормандской сабли.

Выражение лица Жильберта несколько изменилось, и в его глазах заблестел свет.

- "Святая Земля", Иерусалим!..

Эти слова медленно сошли с его губ, как бы вызывая какое-то сновидение.

- Но времена слишком стары; кто пожелает нынче проповедовать новый крестовый поход?

- Человек, слова которого - бич, сабля и корона... человек, который управляет светом.

- Кто же это? - спросил Жильберт.

- Один француз,- ответил аббат.- Бернард из Клэрво, самый великий человек, самый великий мыслитель, самый великий проповедник и самый великий святой в наше время.

- Я слышал о нем,- ответил Жильберт, с разочарованием больного, думавшего узнать что-нибудь новое. Затем он слабо улыбнулся.

- Если это творец чудес, то он найдет во мне хорошего субъекта.

- У вас есть здесь дом и друзья, Жильберт Вард,- сказал аббат с суровым видом.- Оставайтесь, сколько хотите, и когда вы снова будете готовы к мирской борьбе, вы найдете кольчугу, хорошую лошадь и кошелек с золотом, чтобы снова начать вашу жизнь.

- Благодарю вас,- сказал Жильберт слабым тоном, но полным признательности.- Мне представляется, что жизнь моя не начинается, а напротив кончилась. В один час я потерял мое наследство, мой замок и мою мать. Этого достаточно, так как это все, и вместе с этим у меня похитили даже любовь.

- Любовь?..

Аббат казался удивленным.

- Можно ли жениться на дочери мужа матери? - спросил с горечью и почти с презрением Жильберт.

- Нет,- отвечал аббат,- этот случай входит в запрещенные степени свойства.

Долго Жильберт оставался погруженным в горькое молчание. Тогда аббат, видя, что он очень устал, позвал монахов, которые приблизились, и проводили выздоравливающего в его комнату. Но когда он ушел, ширингский аббат начал задумчиво шагать но галерее, до тех пор, пока в трапезной не ударил колокол к обеду, и он услышал глухие шаги двухсот проголодавшихся монахов, которые торопились к трапезе по лестницам и отдаленным коридорам.

V

На заре одного осеннего утра по песчаному берегу Дувра с сильным приливом, сотня полураздетых матросов тащили в море длинное, черное нормандское судно, катившееся по деревянным подпоркам через низкие прибои волн к далекой серой зыби. Маленькое судно спускалось на волны кормой посредством брошенной цепи, прицепленной к его бокам наравне с ватерлинией. Длинный кабель, проходивший сквозь грубый, громадных размеров блок и примыкавший к кабестану, помещенному гораздо выше значка высокого прилива, отшвартованного крючком цепи к якорю, закопанному в песок до толстого деревянного штока.