Две любви

- Но это не все, разве не было женщины в вашей жизни... не было любви... особы, которая была для вас дороже всего, что вы потеряли?

Легкий румянец покрыл щеки Жильберта и тотчас же исчез.

- Ее у меня тоже отняли,- сказал он тихим, но твердым голосом.- Это была дочь Арнольда Курбойля... Женясь на моей матери, он сделал из своей дочери мою сестру. Вы знаете закон церкви?

Элеонора раскрыла рот, чтобы отвечать, и тотчас закрыла его, не произнеся ни слова; ее веки полузакрылись, заволакивая ее загадочный взгляд. Если Жильберт Вард не знал, что церковь в подобных случаях соглашается на разрешение, зачем ему об этом говорить?

- Впрочем,- прибавил он,- я не могу теперь на ней жениться иначе, как силой похитив ее у отца.

- Без сомнения,- ответила, все еще раздумывая, королева. - Она белокурая?

- Нет, у нее черные волосы, - ответил Жильберт.

- Я хочу сказать, красива ли она? - возразила королева.

- Для меня, да,- сказал Жильберт.- Она самая красивая женщина в свете. Но иначе и быть не может. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил мне о ней. Она не так прекрасна, как ваше величество... ее красота не лучезарна, не великолепна и не совершенна... Но на мои глаза она очаровательна...

- Я очень хотела бы ее видеть,- прибавила королева.

Последовало молчание, и они снова начали ходить по-прежнему рядом, но рука Элеоноры уже не была в руке Жильберта. Она угадала, что глаза ее спутника сосредоточились на далеком лице, что его рука жаждала пожатия не ее руки, и легкая дрожь почти болезненного разочарования охватила все ее существо; королева не привыкла встречать сопротивление, как в мелких, так и в крупных вопросах.

Красивый англичанин страшно притягивал ее не одними только своими внешними качествами; какая-то тайна витала над ним, и со дня его приезда в Париж она испытывала необъяснимое, обаятельное любопытство, которое обещала себе рано или поздно удовлетворить. Теперь, узнав его жизнь, она еще более полюбила Жильберта и почувствовала непреодолимое желание видеть молодую девушку, занявшую первое место в его существовании. Она старалась вызвать в своем воображении смуглое молодое лицо, о котором он говорил, но ее мозг порождал лишь зловещее видение. Когда Жильберт вновь заговорил, она настолько была взволнована, что заметно вздрогнула.

- Ваше величество, вы ничего мне не прикажете? - спросил он.- Разве ничем не могу доказать мою благодарность?

- Ничего, я ничего от вас не потребую,- ответила она.- Будьте лишь истинным моим другом... другом, которому я могла бы довериться, с которым я могла бы говорить совсем искренно, как с собственной душой, и которому я могла бы сказать, как сердечно я ненавижу свой образ жизни.

Она произнесла последние слова порывисто, с увлечением и диким недовольством, такими же искренними, как ее доводы.

- Каким образом ваша жизнь может быть вам ненавистна? - спросил Жильберт, глубоко удивленный и далеко не узнавший ее так же хорошо, как знала королева его.

- Как же жизни не быть для меня ненавистной,- сказала она,- когда все природные желания, заслуживающие труда существовать, заглушены, прежде чем пробудятся? О! Как часто желаю я быть мужчиной!

- Мужчины об этом пожалели бы,- возразил улыбаясь Жильберт.

Внезапно во время их разговора в воздухе раздался хор, певший латинскую молитву. Инстинктивно королева увлекла Жильберта под сень одного из устоев.

Он повиновался этому движению, с трудом понимая, что делает. Пение разлилось в воздухе, и минуту спустя показалась процессия, свернувшая к двери церкви. Все шли попарно, предводительствуемые лицом, несшим крест; первыми шли дети-певчие, одетые в белые и красные одежды, потом монахи-бенедиктинцы в черных одеждах, за ними следовали соборные патеры в фиолетовых суконных рясах и в стихарях из тонкого белого полотна. Все пели громко, с усердием, вкладывая в каждую ноту святого гимна жизнь и душу. Затем королева и Жильберт увидели из своего убежища приближавшийся балдахин из золотой парчи, который несли юноши в белых одеждах на шести золотых палках. Под балдахином шел почтенный епископ, наполовину скрытый просторной вышитой мантией, из-под нее виднелась дароносица, которую он нес с благоговением. Его выцветшие глаза были набожно устремлены на Святые Дары, в то время как губы шептали глухую молитву.

Когда балдахин поравнялся с местом, где стояла королева, процессия приостановилась.

Элеонора в своем убежище опустилась на колени, с глазами, устремленными на Святые Дары. Жильберт также встал на колено возле нее, преклоняя почтительно голову.