Две Москвы. Метафизика столицы

На этой высоте фигура Гоголя так неожиданно уместна. Плащ романтика и знаменитый птичий силуэт, готическая химеричность Гоголя на балюстраде классического дома так же органичны, как античные фигуры в колоннаде.

Другой раз Гоголь говорил известному мемуаристу предпринимателю Чижову: «Кто сильно вжился в жизнь римскую, тому после Рима только Москва и может нравиться».

Казалось бы, фигура Гоголя, даже изваянная для Арбатской площади, чужда Арбату как холму интеллигентской фронды, индивидуализма, парадоксально сбитого в кружки, личного творчества и личного счастья творящих. Гоголь лоялен, беспартиен, несчастливо одинок, пишет совершенно не интеллигентскую утопию, и в очаге его сгорает творчество.

Однако всем иным частям Москвы Гоголь предпочитал для жизни и предпочел для смерти именно Арбат. Арбат с центром на соименной площади, возле которой, в приходе церкви Симеона Столпника, его последний адрес. Арбат с периферией Девичьего Поля, где Николай Васильевич бывал и останавливался у Погодина; где в церкви Саввы Освященного он причащался.

Гоголь, как прежде Фридрих Прусский, одушевил способность Пашкова дома быть фигурой замирения Арбата и Кремля. Фигура Гоголя выводит дом из фронды. Даже сатире Гоголя дух фронды вчуже; тем она и выше иных сатир. Слывя сатириком, Гоголь, конечно же, поэт – пара царю. Пара, удостоверенная тезоименитством. Между Николаями, поэтом и царем, нет электричества, какое было между Александрами, поэтом и царем; какое оставалось между Пушкиным и Николаем, вряд ли парными друг другу.

Иллюминация Москвы, которую смотрел из бельведера Гоголь, приурочивалась к четвертьвековому сроку николаевского царствования. Царь пребывал в Москве. Как пишет комментатор, Гоголь в этот час не мог не вспомнить пребывание царя шестью годами раньше в Риме, и тоже на его глазах.

Арбат посредством Гоголя пытается преодолеть себя, коль скоро Гоголь ставит на себе опыт преодоления интеллигенции. Живая проповедь, Гоголь нарочно подвизается в Арбате.

Есть Арбат славянофилов, которые сопровождали Гоголя на крышу и которые записаны в интеллигенцию лишь потому, что составляют полемическую пару западникам. Да, две партии заспорили над телом Гоголя (не умещавшегося в партии при жизни и не уместившегося после смерти) о месте отпевания; но если западники указали на Татьянинскую церковь Университета по соображениям действительно партийным и фрондерским, то славянофилы предпочли бы Симеоновскую церковь только как приходскую покойного.

Славянофилы, как и Гоголь, ставят опыт одоления Арбата, но парадоксально встроенный во встречный опыт нового, после опричнины, обособления, интеллигентской мифологизации, вестернизации Арбата.

Славянофилы и западники олицетворяют две стратегии Арбата как предместного холма: быть подле или против царского холма Кремля. Два положения предместной цитадели.

Александр и Николай

Зрелище замирения является смотрящему с моста через Москву-реку. Здесь видно больше города, всё говорит со всем. Виден Большой дворец в Кремле, постройка Николая I, от Боровицкой площади едва заметный, не смотрящий на нее. Здесь дом Пашкова заговаривает с ним.

О том, что уступает место. Как классицизм и Александр I – романтизму и Николаю I. Русский Давид, по слову митрополита Филарета, – русскому Соломону.

Жест отступа и замещения организует сцену с двумя дворцами. Если в неглименской долине, на Боровицкой площади, высокая стена Кремля и дом Пашкова образуют пару в самом деле полемическую, то развернутый к Москве-реке Большой дворец определенно равнодушен к своему сопернику. Теперь и дом Пашкова развернулся на реку из глубины второго плана. Уходит фронда, возникает дополнительность на отступе. Оборотилась цитадель.

Так отступил дворянский век. Так отступил и Александр Благословенный, по преданию, отдавший власть.

Федор Кузьмич

Не этот ли уход царя пресек дурную бесконечность провокационных бегств властителей? Федор Кузьмич – не искупление ли Иванца Московского? Александр не шутил с уходом, уходил не на Арбат. Не взял с собою власти, не думал посмотреть, что выйдет из его ухода. Мнимая смерть его, конечно, спровоцировала возмущение 14 декабря, но спровоцировала бы и настоящая. После ухода Александра русская столичность изготовилась вернуться по наведенным Николаем рельсам, изживать бегство Петра. Тем часом из Москвы ушла дворянская «республика», и недворянской сделалась империя.

Сегодня сам дворец в Кремле служит разительным свидетельством ухода, отсутствия царя вообще: официальный злато-белый фасад чернеет окнами. Такой вот триколор. Уход Николая II, царя, который мыслил уйти как Александр, из тоже-человека стал слишком человеком, «гражданином Романовым», и в этом качестве погиб.

Часть VIII Новый китоврас

Баженов и Казаков