Две недели до Радоницы

Как раз напротив: только сейчас он начнется. Обвинений против Кацпера Собепанка у меня много. С чего начать? Подкуп членов совета?

В зале суда воцаряется тишина на добрые несколько минут.

ФАГАС (слегка растерянно):

У обвинения есть доказательства?

БОРИС:

Я бы хотел вызвать в зал первого свидетеля. Перед вами выступит бывший глава господарства Нагоры Григорий Лысыганич. Именно его сменил на этом посту обвиняемый Кацпер Собепанек.

АКТ II. Долг, который нельзя выплатить

Бориса сменяет за стойкой Григорий.

ФАГАС:

Здравствуй, черный кузнец. Давно мы с тобой не виделись. Как хозяйство, как дочь твоя?

ГРИГОРИЙ (отстраненно):

Ты знаешь, где я живу, Фагас. Если правда интересно, приглашаю в гости. За десять лет мог бы и приехать раз. Может, тогда и знал бы, как мою дочь зовут.

ФАГАС (мрачно):

Пусть свидетель начнет свою речь.

ГРИГОРИЙ:

Здравствуйте, уважаемые старосты. Я хотел бы начать с небольшой притчи. В наших горах однажды жил баца. Он владел большим хозяйством, и всего у него было в достатке. Люди из деревень уважали его и каждое лето доверяли ему выпас своих овец. Баца был ответственным пастухом и заботился о стадах. Он всегда вовремя рассчитывался с пастухами и делал для них осцыпки и сметану. Никогда у него овцы не болели и не пропадали, а сыры были – объедение.

Однажды весной, перед новым сезоном, пришла к нему группа крепких молодых людей. Баца их не знал и никогда не видел раньше. «Будем с тобой работать, старик» – сказали они. Он удивился: «Но мне не нужны помощники». А они будто не слышали. «Твои методы устарели. Доить руками – брррр. Сыр ты делаешь долго. Так не годится». И не успел баца ничего сказать, как они взялись за дело. На выпас приехали грузовики с рабочими и начали строить фабрики. Одна – для автоматического доения, другая – для сыров. Как обычно, жители деревни пригнали ему свои стада, только принимал их уже не баца. Работники оттеснили его и повели овец на выпас.

К концу лета хозяева стад вернулись, чтобы забрать свое хозяйство. Все как одного, их переполнял гнев. «Ни осцыпков, ни сметаны, ни молока за все лето!» бушевали они. Но баца только разводил руками. «Отдай нам наших овец! Больше не доверим тебе ничего!» кричала толпа. Но только они увидели свою скотину, все до единого испустили вопль ужаса. Овцы едва держались на ногах, а сквозь шерсть проглядывали кости. Хуже того – от пышного стада каждого хозяина осталось только две-три овцы. Тут к ним подошли работники. «Старик, мы уходим», – сказали они, – «Но радуйся – фабрики теперь твои». Но баца совсем не знал, что ему делать с фабриками. Он всегда работал по старинке, а теперь, когда жители деревни ему не доверяли, им овладело отчаяние. Работы больше не было, а значит не было еды.

Спустя несколько дней после отъезда работников, на пороге его дома появился высокий человек в элегантном костюме. Он бесстрастно протянул хозяину расписку, на которой значилась сумма с шестью нулями. «Это что?» спросил баца, в непонимании уперев взгляд в бумажку. «Как что? Ваш долг» сказал неизвестный гость с заметным акцентом. «Но я не брал ни у кого деньги» – ответил баца. Тогда человек кивнул на фабрики и сказал: «Вы взяли деньги на строительство вот этого. Мы хотим их назад. Если не заплатите, то мы заберем всю вашу землю». Давая понять, что разговор закончен, он развернулся и покинул хижину.

Делать было нечего. Баца спустился с гор и стал ходить по деревням, объясняя старостам, как поступили работники. Сначала с ним и разговаривать не хотели. Однако баца не сдавался: ходил из деревни в деревню, бывало по несколько раз, пока, наконец, его не стали слушать. «Плохо дело» задумались старосты, «Если не заплатим, то станем невольниками у этого немца». На общем совете решили, что долг будут платить потихоньку, своими силами. Родились новые овцы, молока с каждым годом становилось все больше. Баца договорился с заграничными торговцами и стал продавать молоко и сыры в другие края. Шли годы, долг постепенно уменьшался. Конечно, деревням доставалось меньше молока, чем раньше, но все думали, что делают благое дело. Каждый понимал, что терпит тягости во имя свободы.