Две недели в другом городе

Она бросила неприветливый взгляд на Джека, ожидая его ответа.

– Вы не согласны?

– Я об этом не думал, – сказал Джек.

– Ну, – нетерпеливо произнесла Барзелли, – что у вас? Какую страшную тайную весть вы принесли?

Джек обвел взглядом гостиную. Мужчины смотрели на него без любопытства, но все же внимательно.

– Мы можем поговорить наедине? – спросил он. Барзелли пожала плечами.

– Если вы желаете, – промолвила она.

Повернувшись, актриса направилась к закрытой двери, расположенной в дальнем углу комнаты. Джек последовал за женщиной. Барзелли открыла дверь, и они прошли в обеденную залу, где стояли изящные позолоченные стулья и стол из металла и стекла. Еще один портрет Барзелли, на сей раз в черном платье и черной шляпе, висел над сервантом. Причудливой формы стеклянная лампа заливала стол ярким белым светом. Джек закрыл за собой дверь. Барзелли села во главе стола, упершись в него локтями и опустив подбородок на кисти. Джек понял, что под блузкой у актрисы ничего нет, полные груди Барзелли, которым она в значительной мере была обязана своим успехом, просвечивали сквозь тонкую гкань.

– Садитесь, – сказала она, указывая на стул справа от себя. Джек осторожно сел. Стул казался таким хрупким, что Джек испугался, не сломается ли он под ним.

– Итак, – сказала Барзелли, – что нужно несчастному Морису? Я ждала его к ленчу. Долго ждала. Пришла в ярость. К счастью, ко мне заглянули друзья…

Нервным движением плеч она указала на комнату, которую они только что покинули.

– Так что приготовленные блюда не пропали.

Они пьют с часу дня, подумал Джек, неудивительно, что у них такие глаза.

– Наконец в пять часов мне позвонил мистер Фогель, – рассерженным тоном произнесла Барзелли. – До этого никто не счел нужным сообщить исполнительнице главной роли о том, что режиссер при смерти. Подумаешь, экий пустячок.

– Извините, – сказал Джек. – Я должен был сделать это.

– Что бы это изменило? Барзелли пожала плечами.

– Мистер Фогель сказал, что Морис выживет.

Барзелли легко и плавно протянула руку к стеклянной вазе, стоящей на столе, и взяла сушеную винную ягоду. Откусив от нее половину своими сильными ровными зубами, она принялась громко жевать.

– Что я должна сделать? – безразличным тоном произнесла она. – Мы снимаем завтра?

– Приходите на студию в обычное время, – сказал Джек. – Разве вас не предупредили?

Мой дорогой, – сказала Барзелли, – вы не знаете итальянской киноиндустрии. В ней царит хаос. Возможно, через три недели они придут в себя. Значит, завтра я должна быть на съемочной площадке?

– Да.

И вы явились сюда, чтобы известить меня об этом? – сказала она, продолжая громко жевать. – Ради этого совершили минное ночное путешествие?

– Нет, – произнес Джек. – Я…

– Кто будет заканчивать картину? – спросила Барзелли. – Тачино? Предупреждаю вас, если он приблизится к камере, я немедленно уйду…

– Нет, не Тачино, – сказал Джек, удивленный и обрадованный тем, что неожиданно нашел союзника.

– Тогда кто же? – настороженно спросила Барзелли.

– Еще не известно, – сказал Джек.

Он решил, что сейчас, когда они находятся в доме актрисы, не стоит сообщать ей новость. Джек чувствовал, что ему понадобится чья-то помощь, чтобы совладать с Барзелли в дальнейшем, когда он возьмет дело в свои руки.

– Решение будет принято этой ночью.

– Надеюсь, оно окажется приемлемым для меня, – сказала она. – Передайте им это.

– Хорошо.

– Ну, что? – произнесла актриса. – Что вы хотите мне сказать?

Джек набрал воздуха в легкие. Что он хотел ей сказать? Я принес весть из глубин брака; помогите спасти моего друга, четырнадцать лет тонущего среди волн любви и ненависти; поймите тайну горьких всепроникающих уз, связующих мужчину и женщину, значительную часть своей жизни потративших на взаимное уничтожение, не дававших друг другу дышать среди коварной стихии, вырывавшихся на поверхность и тут же уходивших в пучину, всегда тесно связанных, приносивших боль и утешение друг другу. Что он мог сказать этой эффектной неуязвимой женщине с ослепительно белыми зубами, великолепной кожей, безукоризненной фигурой, идеальным здоровьем, коварной, самовлюбленной самке, окруженной смазливыми молодыми алкоголиками? Что он мог ей сказать? Обретите в одночасье жалость, станьте человеком до наступления полночи, хоть одной маленькой слезинкой оплачьте страдания несчастного отчаявшегося безумца. Джек мог обратиться с подобным монологом ко всем мужчинам и женщинам, с которыми он встретился в Риме – к Брезачу, Максу, Веронике, к Холту и его жене, к Деспьеру и Тассети, с надеждой, что ему удастся затронуть какие-то струны в их душах. Но к Барзелли… Он посмотрел на нее. Она подалась вперед, демонстрируя упругую округлость грудей, продолжая безмятежно жевать сушеную винную ягоду; она равнодушно глядела на него, готовая отвергнуть любую просьбу, ограничивающую ее свободу. Кому угодно, только не Барзелли, подумал он. Но что-то сказать он был должен. Делани, лежавший за белой дверью, имел право рассчитывать на то, что Джек что-то скажет ей… Хотя бы передаст Барзелли его пожелание с точностью до буквы…