Две недели в другом городе

«Они очень стыдливы,– вспомнил он, – и спариваются только под покровом ночи, тайком; прежде чем вернуться в стадо, они моются в реке…» Сегодня, сказал себе Джек, мы спаривались под покровом ночи, тайком. Мы поднимаемся в своем поведении до уровня слонов. «Когда нарождается молодой месяц, они идут к реке и тщательно моются в ней; поприветствовав таким образом планету, они возвращаются в леса».

Месяц сегодня молодой, подумал он, моя река – Тибр.

Джек провел рукой от груди Карлотты к ее бедрам. Это было уже не то восхитительное молодое тело, которым он любовался в Калифорнии. Линии расплылись, сейчас даже самые элегантные наряды не смогли бы скрыть ее полноту. Джек знал, что теперь она, глядя на себя в зеркало, постоянно оплакивает свою утраченную красоту. Но это располневшее опытное тело только что подарило ему наслаждение такое острое и завершенное, какого он не испытывал никогда прежде.

– У меня такое чувство, будто я собираю урожай, а не занимаюсь любовью, – прошептал он ей в ухо.

Она усмехнулась.

– У испанцев есть поговорка, – сказала Карлотта. – «На самом деле мужчины любят полных женщин, сладкие вина и музыку Чайковского, однако скрывают это».

Они засмеялись. Это был чувственный смех старых друзей, счастливых любовников, простивших друг другу все. Этот смех прогонял призраков, снимал боль, избавлял от страхов и недобрых предчувствий.

– Полная женщина, – произнес он, ласково поглаживая ее плечо.

– Я знала, что это когда-нибудь случится, – сказала она.

– Да, – отозвался он.

Теперь происшедшее казалось ему неизбежным, закономерным.

– Мы должны были освободиться от ненависти, – сказала Карлотта.

Они какое-то время лежали молча.

– Ты завтра уезжаешь? – спросила она.

– Да.

– Будешь завтра спать со своей женой?

– Да.

– И думать обо мне?

– Нет. О моей жене.

И в этот момент Джек почувствовал, что еще никогда он не желал свою жену столь сильно; он знал, что, вернувшись в Париж, он обнимет ее с любовью и восхищением, будет дорожить ею. То, что поначалу замышлялось как месть, Карлотта своей женской щедростью превратила в прощение. Простив ее, Джек разрушил стену, которую он возвел между собой и любовью, между собой и верой в любовь, ту стену, которую он начал строить в горящем Лондоне, когда молодой летчик сказал: «Она оказалась старой, тридцатилетней, но еще привлекательной и умелой».

Он поцеловал ее. Джек не поделился своими мыслями с Карлоттой, но ее тронула нежность его поцелуя; она улыбнулась.

– Ты рад случившемуся?

– Да, – сказал он. – У меня больше причин быть благодарным тебе, чем ты полагаешь.

– Я рада, – сказала она и, помолчав, спросила:– Мы с тобой еще будем когда-нибудь заниматься любовью?

– Наверно, да, – сказал Джек.

В этом больше нет необходимости, подумал он.

– Когда-нибудь, где-нибудь, – произнес Джек. Она усмехнулась с легкой грустью.

– Когда-нибудь, – прошептала Карлотта. – Где-нибудь.

Утром Джек отправился искать подарки жене и детям, на которые он решил истратить купюру достоинством в десять тысяч лир, полученную от дамы из Бостона, сопровождавшей пьяного американца. Он шагал по оживленным, залитым солнечным светом улицам Рима, разглядывая сверкающие ширимы Хотя Джек спал в эту ночь не более часа, он не испытывал усталости и с удовольствием бродил по магазинам женской одежды, среди шарфов и свитеров, а также среди кукол и игрушечных автомобилей. Благодаря полученному от Холта чеку он чувствовал себя богатым. Джек купил роскошные подарки.

Обменяв в отеле двести пятьдесят долларов на лиры, он положи эти деньги в конверт, чтобы отдать их Гвидо в аэропорту. Благодарственное подношение местным богам, подумал он, заклеивая конверт. Он никому не звонил этим утром – ни Карлотте, пи Делани, ни Холту, ни Веронике, ни Брезачу. Все кончилось этой ночью, сказал себе Джек.

Его самолет вылетал в час дня; Гвидо молча вез его по пса польскому шоссе. Ярко светило солнце. Гвидо был серьезен, даже печален. Джек чувствовал, что Гвидо привязался к нему и жалеет о том, что эти две недели истекли. Он вспомнит обо мне с добрым чувством, подумал Джек, когда приедет в Тулон к женщине, на виноградниках которой работал во время войны.

У входа в аэропорт он вручил Гвидо конверт и попросил водителя не вскрывать его до тех пор, пока он не вернется в Рим. Гвидо кивнул, его глаза взволнованно вспыхнули, мужчины пожали друг другу руки. Джек постоял у дверей, провожая взглядом отъезжающую машину. Затем вслед за носильщиком отправился внутрь здания. Его багаж взвесили. Джек прошел регистрацию; подойдя к двери с надписью «Dogana[55]», он заметил вбегающего в аэровокзал Брезача. Парень был без очков, вокруг его глаз темнели многочисленные порезы, он близоруко оглядывался по сторонам, пока не увидел Джека. Он поспешил к Эндрусу.