Две недели в июле

До того как она решилась написать, она получила от него еще одно письмо. Я не дождался твоего ответа, — писал он. — Мне одиноко без тебя среди всей суматохи, которая царит здесь. Но ты не представляешь, насколько ты присутствуешь во мне постоянно. Иногда я даже не могу удержаться и начинаю говорить о тебе с Бланш. А она так внимательно меня слушает, так тепло и доброжелательно. Как и ты, я горю желанием увидеться. Но не смогу приехать до начала учебного года. Может, ты смогла бы? Бастида пустеет постепенно, к концу месяца все разъедутся, Бланш и Клеман вернутся в город раньше меня. Я буду один в первую неделю сентября. Буду доделывать то, что начал, потом закрою дом. Сможешь ли ты приехать в это время?

Было десятое августа. Сентябрь казался Клер еще таким далеким, и она страдала, что Марк так терпелив, так послушен обязательствам, необходимость выполнения которых она не понимала. К тому же, спрашивала она себя, почему именно она должна делать усилия и приезжать к нему? Но все же обдумывала его предложение. Спустя несколько дней ей выходить на работу, и, конечно, невозможно отпрашиваться в самом начале. У мальчиков начинается учебный год, и она должна быть тут. Оставались выходные, если только дети будут у Жерома. Она посмотрела на календарь. Это возможно. Она удивилась, что не чувствует никакого волнения перед такой перспективой. Что-то в ней вдруг насторожилось, возмутилось. Однако она ответила ему, что приедет, и заказала билеты на поезд.

Это был странный август, вспоминает она, следя взглядом за парусником, прочерчивающим себе путь у горизонта. С середины месяца начались грозы, и воздух посвежел. Она вернулась к привычным делам, к работе, с удовольствием встретилась с коллегами. По мере того как шло время, письма от Марка приходили все реже. Он жаловался, что очень занят, что скучает без нее. Писал, что ему ее не хватает, что он ее любит. В одном из писем сообщил, что Бланш серьезно заболела ангиной. Представь себе наше огорчение, — писал он. Это вызвало у нее раздражение. И она представила себе суматоху, обеспокоенные лица, настои трав, лекарства, подносимые любящими руками, и подумала: а если бы я заболела, забеспокоился бы он? Приехал бы подержать за руку? Она отвечала короткими письмами, тоже объясняя это занятостью на работе, что было правдой. Она возвращалась поздно, часто приносила рукописи домой, съедала салат и кусок ветчины, купленные по дороге, в изнеможении усаживалась перед телевизором. 21-го вернулись дети, и это заставило ее вести более нормальную жизнь. Но и более заполненную, от чего она почувствовала себя лучше. Вечером второго сентября она села в поезд, но без энтузиазма, почти заставляя себя. Задавалась вопросом, что она там будет делать. И даже, как ни странно, спрашивала себя, узнает ли его, найдет ли его таким, каким он был в ее воспоминаниях…

Клер посмотрела на часы. Пора возвращаться. Небо покрылось тучами, ветер усилился. Плотнее застегнула ветровку и пошла по дорожке, ведущей к пляжу. Странно, что месяц разлуки все в ней так изменил. Само расставание? Или то, что она смогла все обдумать без него, без того желания, которое он вызывал в ней? Она не знает. В любом случае, второго сентября прежнего всплеска эмоций она не испытала. Даже только увидев его издалека, когда он шел к ней по перрону. Это был, конечно, Марк, но не прежний. Небрежно одетый, осунувшийся, с отросшими волосами. Совсем не такой красивый, как в ее воспоминаниях. Он обнял ее порывисто, и ей стало неловко, что она ничего не почувствовала при этом.

В два следующих дня было то же несовпадение. Как только они приехали, он увлек ее в постель, она видела, что он горит желанием, и в первый раз не почувствовала удовольствия от их объятий. Все было слишком быстро, слишком резко. А ей хотелось просто поговорить гораздо больше, чем заниматься любовью. Он, кажется, ничего не заметил. Они, конечно, поговорили, но он только повторил то, что уже объяснил. Ничто не могло поколебать его убеждений. Она поняла, что он уверен в том, что она согласна со всем, что он говорит, принимает все, сделает все, чтобы приспособиться к нему, раствориться в его мире. Она почувствовала такое бессилие, что не могла даже спорить.