Две невесты Петра II

Маша с опаской взглянула на застывшее, словно окаменевшее лицо тётки. Испугавшись сама своих слов, Маша подошла к ней ближе, склонилась над нею, но та никак не отозвалась. Маша опустилась пред тёткой на колени, уткнувшись лицом в подол её платья, вновь громко и горько зарыдала.

   — Ну будет, будет, — наконец спокойно произнесла Варвара Михайловна, гладя Машу по растрепавшимся волосам. — Плакать-то зачем?

Маше показалось, что тётка говорит это, улыбаясь.

   — Плакать не об чем, — повторила она ещё спокойнее, — а давай-ка мы с тобой сейчас чайку напьёмся.

Я велю заварить чайку с мятой да малиной, а потом и поговорим.

Сказав это, Варвара Михайловна вышла из комнаты, а сморённая горем и слезам Маша, повалившись на груду вытащенных из сундука вещей, мгновенно уснула.

Позже, напившись ароматного чаю, Маша и тётка долго-долго сидели рядом на постели обнявшись, и Варвара всё говорила и говорила ей тихим спокойным голосом, что всё, что Богом задумано и делается, — благо и нет в том большой беды, что забрали у неё любимого жениха.

   — На всё воля Господа, — уверенно повторяла тётка, крестясь на икону в божнице.

Маша слушала её молча, казалась совсем успокоенной, убеждённой её доводами, но неожиданный вопрос, заданный Варваре Михайловне, говорил о том, что её спокойствие только внешнее.

   — Так ты говоришь, — повернулась она к тётке, посмотрев на неё глазами, полными муки, — что его не велено из дворца выпускать?

   — Сама государыня строго наказала за ним следить, чтоб никуда из дворца не отлучался.

   — Так вон оно как, — вздохнула Маша, как показалось Варваре, с облегчением. — Я-то думала, что он по своей воле перестал у нас бывать, а тут вот оно что. — Она не договорила и вновь глубоко вздохнула.

   — Да неужто он по своей воле отказался от такой молоденькой красавицы, как ты? — улыбаясь, проговорила Варвара, обнимая племянницу.

   — Полагаешь, любит он меня?

   — Не сомневайся, моя красавица, не сомневайся! Любит, конечно, любит!

   — А уж я-то его как люблю, — вновь всхлипнула Маша, и слёзы снова потекли по её лицу.

   — Ну полно, полно, дорогая, успокойся. Давай-ка лучше поговорим о твоём другом женихе.

Маша безучастно кивнула и так же безучастно слушала, как долго и ласково говорила ей тётка о том, что государыня сильно хворает, что долго ей не прожить, а там...

   — Что ж там? — безразличным голосом спросила Маша.

   — А там, — вдохновляясь, продолжала Варвара Михайловна, — а там он станет государем.

   — Почём ты знаешь, что он? — как будто заинтересовалась Маша.

   — Уж поверь мне, что всё так и случится, об этом уж батюшка твой постарается.

Словно не замечая последних слов о том, что «батюшка постарается», Маша, казалось, внимательно слушала тётку, которая продолжала рисовать перед нею заманчивые картины жизни, когда она станет женой великого князя, а он потом российским государем.

Обдумав слова тётки, Маша наконец сказала:

   — Так ведь великий князь слишком молодой ещё для брака.

   — И-и, полно, красавица! Что ты такое говоришь? Да в старину, знаешь ли, как молодца женили? — Варвара Михайловна вопросительно посмотрела на Машу.

   — Как? — слабо улыбнулась та.

   — Да как можно ранее, чтоб в холостой жизни не избаловался.

   — Не избаловался ? Как это?

   — Да так. Чего молодому да неженатому делать? Будет тогда, как князь Иван Долгорукий, за всеми девицами волочиться.

   — А Иван Долгорукий хорош собой, — отозвалась неожиданно Маша.

   — Ну и что с того, что хорош? С лица-то воду не пить, а так-то за душой у него, говорят, и нет ничего. Он прилепился теперь к великому князю, такая, говорят, дружба — водой не разольёшь.

Маша молчала, а Варвара Михайловна продолжала всё так же тихо, спокойно, уверенно:

   — Да и великий князь из себя видный, не гляди, что ещё молод. Ты ведь его видала, сама знаешь.

   — Видала, — эхом отозвалась Маша.

   — Что, разве нехорош? И высок, и строен, а что молод сегодня — так скоро повзрослеет! Глядишь, и тебя догонит, — улыбнулась Варвара Михайловна.

Вернувшись к себе в комнату, Маша постояла без мысли, без чувства возле затворенной двери, потом подошла к столу возле окна, на котором стояло квадратное зеркало в деревянной раме, всевозможные баночки и вазочки, куда она обычно складывала свои украшения, снимая их перед сном. Она долго, как чужое, рассматривала своё неузнаваемо изменившееся лицо, затем медленно сняла с пальца кольцо, подаренное женихом, долго держала его в руках, боясь расстаться, выдвинув ящик стола, положила кольцо в самый дальний угол.

Не раздеваясь и не разбирая постели, Маша легла, закрыла глаза и в течение долгого времени лежала, то ли грезя во сне, то ли засыпая на самом деле.