Две невесты Петра II

Государь веселился. Вместе с ним веселился весь его двор. Как по заказу, после дня коронации установилась ясная погода. Днём пригревало солнышко, а к ночи вступал в свои права мороз, крепко сковывая всё, что за день прогрело солнце. На Москве-реке образовался такой крепкий наст, что по нему можно было ходить и ездить на санях до самого полдня без боязни увязнуть в снегу. С раннего утра шумная ватага молодых придворных государя выезжала на тройках, запряжённых в расписные санки, для катания на самой реке или же отправлялась в ближайшее Подмосковье, где и проводила время до вечера. Пётр Алексеевич гулял в окружении своих постоянных спутников — обер-камергера Ивана Долгорукого, сестры Натальи Алексеевны, красавицы цесаревны Елизаветы. Лицо цесаревны, раскрасневшееся от мороза, с огромными голубыми глазами, всегда улыбчивое и приветливое, заслоняло государю всё остальное. Он не видел вокруг ничего: ни сверкающего на солнце снега, ни безлюдных утренних московских улиц, по которым они мчались прочь из города, ни опушённого инеем леса. Даже звериные следы, которые вдоль и поперёк перечерчивали заснеженные поля, не привлекали к себе его внимания. Лицо прекрасной цесаревны вытесняло собой всё проносящееся мимо их стремительно летящих саней.

Вернувшись к вечеру в Москву и наскоро пообедав, вся молодёжь вновь собиралась вместе, чтобы танцевать, танцевать до утра, а потом, утром, всё вновь повторялось: бешеная скачка коней, сверкающий снег, блестящий взгляд обожаемой тётки. Казалось, так будет вечно, и никогда не кончится эта зима, никогда не устанут нестись вперёд кони, никогда не померкнет ласковый взгляд.

Однако так только казалось. Озабоченные безудержным весельем государя его наставники — Андрей Иванович Остерман и отец его любимца князь Алексей Григорьевич Долгорукий, получившие после коронации множество наград и повышений в должности, часто вели между собой разговоры о времяпровождении государя и не находили выхода.

Как-то раз Андрей Иванович предложил князю Алексею Григорьевичу попробовать переключить внимание государя и на другие стороны жизни.

   — Ведь надобно ж ему чему-то научиться, ну хотя бы военному делу, — предложил Андрей Иванович.

   — Это как же? — удивился князь Алексей. — Войну, что ли, для него, для его науки кому объявить? — шутя, заметил он.

   — Что вы, что вы, — взмахнул руками Остерман, — избави Бог. Слава Господу, сейчас в России всё спокойно, не то...

   — Так как же ты, Андрей Иванович, мыслишь научить государя военному ремеслу без войны? — перебил Остермана князь Алексей.

   — Просто.

   — Как это просто? — не понял князь.

   — Так же, как поступал его дед, будучи в его летах.

   — Потешные войска, что ли, собрать для него?

   — Именно, именно так, — подтвердил Остерман. — Хотя бы в том же Измайлове городок военный построить, солдат туда определить, и пусть с ними занимается.

Алексей Григорьевич молчал, задумавшись, а Остерман продолжал:

   — Сделать всё по-настоящему, а в учителя ему дать, — он на секунду задумался, — ну хоть бы и фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына.

Услышав фамилию фельдмаршала, с которым князь Алексей Григорьевич Долгорукий постоянно находился в распрях, он помрачнел, покачал головой.

   — Нет, дорогой Андрей Иванович, с этим военным городком ничего не получится.

   — Почему же?

   — Да потому что государь, кроме войны против зайцев, лисиц да прочей живности, ничего и знать не желает.

   — Да-да, — кивая, согласился Остерман, — это верно, и вы, дорогой князь, совершенно в этом правы.

   — Прав, конечно прав, — самодовольно согласился князь Алексей.

Несколько минут собеседники молчали, наконец Андрей Иванович произнёс:

   — А тогда, дорогой князь, давайте поступим по-иному.

   — Это как же?

   — Просто, — оживился Остерман. — Раз государь любит охоту и, кроме неё, ничего другого знать не желает...

   — Верно, его от охоты никак оторвать невозможно, — опять прервал Остермана Долгорукий.

   — Ну и прекрасно.

   — Что прекрасно?

   — А то и прекрасно, что хотя бы охота его влечёт. Вот и давайте определим к нему опытного, знающего человека, который, охотясь с ним, будет ему сообщать различные полезные для государя сведения.

   — А что, Андрей Иванович, — оживился Долгорукий, — это, пожалуй, хорошая мысль. И на охоте, и в то же время как бы на уроке.

   — Вот-вот, и я так полагаю: и на охоте, и на уроке, — согласился Остерман, принимая своё же предложение от Долгорукого как только что тем измысленное.

Однако совсем другие, более важные события отвлекли внимание Остермана и князя Алексея от вопроса образования государя.

Однажды, через несколько дней после коронации государя, князя Ивана, собиравшегося сопровождать его в очередной прогулке, остановил отец.

   — Всё веселишься? — недружелюбно взглянув на сына, проговорил князь Алексей.

   — А что, нельзя? — пожал плечами князь Иван.

   — Можно-то можно, но смотри, Иван, знай меру, — погрозил князь Алексей сыну пальцем.

   — Меру в чём? — чуть насмешливо спросил тот.