Две полоски для мажора

Закатываю глаза и победно кошусь не Зою. И она недовольно вручает мне комплект больничной одежды в виде рубашки с коротким рукавом и штанов. Переодеваюсь и дезинфицируюсь пулей.

И только оказавшись в дверях родзала, я неожиданно понимаю, что может все-таки. Зое надо было стоять на своём до конца.

Одного не то стона, не то рыка родного голоса хватает, чтобы спиралью закрутились все мои внутренности. А когда взгляд среди нескольких врачей в белых шапочках цепляется за знакомый точеный профиль и рыжий водопад локонов, то я вообще оседаю где-то возле стеночки на какой-то скамеечке. Моя спина мигом покрывается испариной.

— Давай, Лика. Вот сейчас хороший вдох и пошла... — командует та самая врач, что дала добро на мое присутствие здесь.

Я нервно поправляю ворот тонкой рубашки. В смысле пошла? Куда пошла? Она же как бы рожает, не?

И что-то я чертовски плохо соображаю, когда моя Лика сжимает в своих тоненьких пальчиках поручень на этом жутком кресле. Сжимает так, что жилы на ее хрупких руках становятся дыбом. Она даже не замечает моего присутствия.

Я вижу, как ей больно. И понимаю, до какой степени бесполезен и беспомощен сейчас.

Я тридцатилетний мужик, который геройски обещал держать любимую женщину за руку, теперь сижу, забившись в уголке. Не могу сдвинуть свой зад с места.

Потому что точно знаю, что Лика гораздо сильнее меня. И я совсем не о том, что, кажется, она вот-вот переломает эти железные поручни...

— Давай. Тяни. Тяни схватку. Ещё. Ещё. Ещё, — громко причитает врач в унисон с каким-то животным рычанием Лики.

А потом все замирает. И голос врача и мучительные стоны Рыжика, а ее пальцы резко перестают срастаться с поручнем, внезапно отпуская его.

Я сам уже готов стечь по стене к полу, как звонкий крик оглушает все вокруг.

— Девочка. Время 15:45, — радостно констатирует врач.

Девочка. Мое сердце больше не помещается в грудную клетку. Хватаю ртом воздух и смотрю на неё. На крошечного человечка, которого осторожно кладут Лике на живот.

Как через дымку уже на дрожащих ногах я все-таки добираюсь до Рыжика. Без лишних слов просто прижимаюсь своим лбом к ее виску, касаюсь губами мокрых солёных щек.

— Спасибо, — все что могу сейчас произнести.

И вкладываю в это слово больше, чем Лика себе может представить. Мое спасибо - это ее решение окликнуть меня тогда возле входа в университет.

— Марк, ты здесь. Все-таки успел, — облегченно выдыхает Лика. — Кстати, ты проспорил, — слышу ее тихий смех. — Она не рыжая.

Перевожу взгляд ей на живот. Дрожащие пальцы Лики осторожно гладят темноволосую макушку нашей дочери, которая все еще громко и смешно кряхтит. Со страхом сам касаюсь крохотных пальчиков и с бешеным чувством в груди наклоняюсь к ним. Делаю вдох. Fraise¹. Как и мама...

И меня прошибает током. Вокруг словно все перестает существовать: эта комната, снующие возле нас врачи и их голоса. Остаётся только самое важное в моей жизни.

— Я люблю вас, — мой шёпотом срывается в сдавленный хрип.

Лика поднимает на меня взгляд. Смотрит огромными голубыми глазами. И первый раз за восемь прошедших лет я не вижу в них боль.

— И мы тебя любим. — шепчет она в ответ и слегка приподняв голову, тянется к моим губам. Целует и улыбается одновременно, —.папа.

— Папа. — повторяю я попугайчиком и снова возвращаю взгляд к своей крошечной дочери.

Охренеть. Я теперь реально папа.

Из родзала выхожу как пьяный. Меня шатает. И это что-то за гранью счастья.

Выплываю из дверей клиники в тёплый майский вечер. И усаживаюсь на ступеньки перед входом прямо в больничном костюме.

Опираюсь руками о свои колени и запускаю ладони в волосы. И наверное, выгляжу как дурак, когда широко улыбаюсь и лохмачу свою шевелюру пальцами, потому что на меня подозрительно косятся прохожие. Ну и пусть.

Зато я самый счастливый дурак на свете.

Я хочу кричать об этом. Но глубоким вдохом наполняю легкие ароматом цветущей сирени. Ей засажена почти вся территория клиники.

И пускай этот момент случился на восемь лет позже. Главное - он есть.

Теперь все хорошо.