Две половинки райского яблока

– Он самый. Наш Жора с женщиной из «Ягуара»! Еленой Погореловой, богатой наследницей городских бензоколонок.

– Не может быть! – вскрикнула Татьяна, хватаясь за сердце. – С женщиной из «Ягуара»? – Приоткрыв рот, она смотрела на меня круглыми глазами. Через минуту не выдержала и спросила: – Ну и… как он? Узнал тебя?

Татьяна в своем репертуаре. Мы что, сто лет с Жорой не виделись? Успел забыть? Анчутка, мирно спавший на столе среди посуды – мы сидели в кухне, – испуганно вздрогнул ушами и пискнул, как потревоженная птичка. Но не проснулся.

– Тише! – прошипела я. – Животное разбудишь. Конечно, узнал! Еще как узнал!

– Вот гад! Удивился?

– Чуть в обморок не упал. Взгляда не сводил, я даже спиной чувствовала.

– А эта… из «Ягуара»?

– Невеста.

– Не может быть! – Татьяна в ужасе закрыла рот рукой. – И что теперь будет?

– То есть? – поинтересовалась я.

– Ну… вообще… – туманно ответила она.

– Свадьба через месяц.

– Вот гад! – снова вскрикнула она.

Мы помолчали.

– А… как ты? – спросила осторожно Татьяна.

«Жива, как видишь», – хотела сказать я, но вместо этого неожиданно для меня самой у меня вырвалось:

– Хреново! Понимаешь, Татьяна, самое ужасное то, что он просто переступил через меня! Все его «штучные» словечки о моей тонкости и… духовности… Он называл меня Нута… и это тоже, понимаешь? Оказывается, это все ничего не значит… Ничего! Таких, как я – много, и каждый раз его особые словечки, как гарнир. Он любит и словами тоже, это у него такая потребность, а вовсе не из-за меня, понимаешь? Не из-за того, что я такая… необыкновенная! Поэта не женщина вдохновляет, вдохновение сидит у него внутри, понимаешь? – Я говорила сбивчиво и все время, как заезженная пластинка, повторяла «понимаешь». – Оно не зависит от… ни от чего не зависит! Он… как…

– Профессор Хиггинс из «Пигмалиона», – подсказала Татьяна.

– В каком смысле? – поперхнулась я.

– Со всеми ведет себя одинаково – с герцогинями и прачками, – пояснила Татьяна.

Я только рукой махнула – пускай будет профессор Хиггинс!

– Не реви, – сказала Татьяна, протягивая мне стакан с холодным пивом. – Пей!

Я выпила.

– Ну? – произнесла Татьяна. – Что было дальше? Рассказывай! Давай про Елену.

– На тебе про Елену. Шикарно одета. Бриллианты. Прическа от классного стилиста. Про платье вообще молчу. По-моему, клюкнула от души – там был шикарный бар, народ принимал на грудь, не отходя от стойки. Все время хохотала и приставала к… А ты знаешь, кто там еще был? – вспомнила я.

– Кто? – Татьяна подалась вперед, ожидая очередного чуда. И дождалась.

– Хабермайер! – выпалила я.

– Как… Хабермайер? – снова ахнула Татьяна.

– Обыкновенно. Там был Ханс-Ульрих Хабермайер, – я шмыгнула носом и промокнула слезы салфеткой. – Среди почетных гостей.

– Не может быть! Не реви!

– Он всех загипнотизировал, поздравил с наступающим Хеллоуином и напустил летучих мышей!

– Какая гадость! Настоящих?

– Не знаю даже, – задумалась я. – Кажется, настоящих. Но потом они все исчезли. Когда зажегся свет. Оказывается, у него русские корни, – я всхлипнула.

– У него тоже? – Татьяна всплеснула руками. – Ничего не понимаю! Тоже из Якушкиных? Перестань реветь, тебе завтра на работу!

– Он не сказал. Мы почти не разговаривали, – я закрыла лицо ладонями и расплакалась окончательно.

– Натка, ты себе не представляешь, как тебе сказочно повезло! Такие люди! Видишь, цыганка сказала правду, – фальшиво радовалась Татьяна, изо всех сил стараясь отвлечь меня от мыслей о Жоре. – Черт с ним, с Жорой! – воскликнула она наконец. Анчутка снова дернул ухом, прислушиваясь во сне. – Немедленно перестань реветь! Смотреть противно! Да если бы меня бросили… Да я бы! Не знаю… Не стоит он твоих соплей!

Услышав последнюю фразу, я невольно рассмеялась… Вот уж точно – не стоит!

* * *

От барского дома осталось одно воспоминание. Увы. Три полуразрушенные стены с пустыми глазницами окон, остов разрушенного до основания правого крыла, край проваленной крыши, заросли сорной травы внутри и снаружи. На остатках крыши – глупая заблудившаяся березка. Шелестит желтыми мелкими листьями, радуется жизни, смотрит вниз на нас.

Тут не только бомбы, тут еще и местные жители постарались, растащили камень и балки – дармовой строительный материал. И мусор свалили, какие-то ящики, битое стекло. Лес вокруг – беззащитный, невинный, стыдливо прикрывающий руины и грязь.

Господин Романо не ожидал ничего подобного. У них в Италии, наверное, старые барские дома в порядке. Живет себе в них десятое или пятнадцатое поколение… Там и семейные часовни в порядке. Только нас разбросало по свету, и на местах старых родовых гнезд – сорняки, березки и битое стекло.

Мы молчали. Мы – господин Романо, наверное, впервые в жизни не знающий, что сказать, в своем кресле на колесах, которое верный оруженосец Гайко протащил по мягкой лесной тропинке к дому; директор музея Марина Башкирцева; Грэдди Флеминг; Клермон, увешанный кино– и фотокамерами, и я. Аррьета осталась в машине, запаркованной на лесной дороге неподалеку.

– Давай план поместья, – повернулся господин Романо к Флемингу.