Две повести

— В любой другой камере Рыжов окажется в более вредном окружении, а здесь в нем заметны перемены к лучшему.

— Это меня не касается. Пересадить!

Георгий Иванович выразительно посмотрел на Анатолия: «Помолчи». Юшенков поднялся и снова, как фокусник, выпустил улыбку из раздвинутых губ.

— Чего надулись? Я же к вам в помощь приехал. Сами спасибо скажете. Пройдем по камерам.

Разговор о рассадке оказался только затравкой. Когда Юшенков увидел на втором этаже комиссию из заключенных, проверявшую чистоту камер; когда заглянул в класс, где шел урок литературы; когда поговорил с подростками и услышал о соревновании, о пинг-понге и телевизоре, — возмущение его вскипело.

Если неправильное размещение заключенных можно было объяснить легко исправимым недомыслием, то все, что творилось в тюремном корпусе, свидетельствовало о сознательном и продуманном нарушении элементарных требований режима. Нежданно-негаданно Юшенкову попал в руки материал, пригодный для сенсационного доклада прокурору, для громкого расследования, для той административной возни с выделением комиссий, накладыванием резолюций, изданием приказов, которую Юшенков считал самым важным и интересным делом. Как всегда в таких случаях, он прикидывал, как будет выглядеть сам в этой истории, и приходил к выводу, что выглядеть будет хорошо — проницательным, дотошливым ревнителем законности, непримиримым ко всяким отступлениям от установленных порядков. За единичным фактом, о котором просигнализировали сверху, он сумел увидеть широкую картину вопиющих нарушений.

— Кто вам разрешил нарушать изоляцию? — допрашивал он с еще большей строгостью.

Ему уже рассказали и об эксперименте, и о первых успехах, называли имена, цифры, но вдумываться в них он не хотел, и только раздражался все больше.

— Никакого контакта между однодельцами у нас не было и нет, — напоминал Георгий Иванович. — Не было ни одного случая, когда бы новые условия режима отразились на каком-нибудь деле.

— Повезло! Сегодня нет, завтра будут. Да и не об этом я спрашиваю. Есть разработанные и утвержденные инструкции, кто вам позволил их нарушать?

— Инструкции ведь не вечные, — заметил Анатолий. — Практика подсказывает, как их менять, делать лучше. А если мы не будем пробовать, искать... Неужели мы не имеем права на педагогический эксперимент?

— Просите разрешение. А так, если каждый начнет экспериментировать, мы таких дров наломаем...

— Мы обсуждали у себя на методсовете, — сказал Георгий Иванович. — Все тщательно подготовили. И результаты говорят за нас — количество нарушений в камерах резко сократилось.

— Сами ребята заинтересованы, чтобы все было в порядке, — добавил Анатолий. — А закроем соревнование, откажемся от актива, совсем не будем знать, что делается в камерах.

— Ребята! — вскрикнул Юшенков. — Что это за обращение? Вместо «гражданин заключенный» — Петя, Ваня, ребята. Это ж черт знает что!

— Мне нужно к нему в душу залезть, доверие завоевать, как же я завоюю, если буду мальчишку называть «гражданин заключенный»?

— Так и завоевывай, не панибратством, не сюсюканьем, а твердостью, авторитетом. Классы пооткрывали. Разве можно допустить, чтобы учителя общались с заключенными? Разве они сотрудники наших органов?

— Сейчас мы можем устраивать встречи подростков со старыми большевиками, с писателями, — как бы в раздумье сказал Георгий Иванович, — а запрем...

— А народных артистов не приглашали? Ансамбль Моисеева? Или филармонию?

Не обращая внимания на ядовитые интонации в голосе Юшенкова, Анатолий спокойно откликнулся:

— Не плохо бы.

— Безобразие! — вспылил Юшенков. — Либерализм развели. Партия и правительство требуют усилить борьбу с преступностью, а они тут дом отдыха устраивают. Преступник ждет суда, а ему условия создают, книжки подсовывают, кино, телевизор.

— Неверно это, — сказал Анатолий.

— Что неверно?

— Все. Во-первых, неверно, что мы устроили дом отдыха. Режим остался режимом, а изолятор изолятором. Неверно и то, что мы своим экспериментом ослабляем борьбу с преступностью. Есть ведь разница между взрослым рецидивистом и свихнувшимся подростком. Одно и то же требование — усилить борьбу — имеет для них разное значение. По отношению к заматерелому преступнику это значит — сделать режим строже и жестче, никаких поблажек. Для подростков в изоляторе — другое. В запертой камере и при полном безделье они портятся еще больше, еще быстрее скатываются в мир уголовщины. Получается не усиление борьбы, а наоборот — поощрение преступности.

— Ты меня в философию не втягивай, — махнул рукой в его сторону Юшенков.