Две повести о Манюне

После альбома Гольдберга мы принялись распевать песню Красной Шапочки «А-а, в Африке реки вот такой ширины», но тут из спальни вышел разъяренный папа и сказал, что если мы ему не дадим отоспаться после дежурства, то он собственноручно закинет елку вместе с нами в Африку. А мама глянула на часы и сделала круглые глаза:

– Одиннадцатый час! Всем марш спать!!!

Сначала мы дружно чистили зубы, а потом, лежа в кроватях, рассказывали друг другу, что каждая из нас попросила у Деда Мороза. Письма Деду Морозу лежали стопочкой на подоконнике, потому что мама объяснила, что так ему проще будет их забрать. Мы предусмотрительно оставили форточку открытой, чтобы Дедушке Морозу легко было до них дотянуться.

– Я попросила собачью упряжку, – призналась Каринка.

– Какую упряжку?

– Собачью! Как в фильме «Смок и малыш». Буду на ней разъезжать по городу и громко свистеть в свисток, чтобы собаки тормозили у светофоров.

– А я попросила, чтобы меня больше не заставляли играть на скрипке, – вздохнула Манька. – И еще попросила много игрушек и длинное платье. Ну, и по мелочи.

– А чего по мелочи? – навострили мы ушки.

– Не скажу, а то будете смеяться.

– Ну пожалуйста!

– Нет, – уперлась Манька, – пусть лучше Нарка расскажет, чего она попросила.

– Я попросила мир во всем мире, – надулась от гордости я.

– А себе?

– А себе ничего.

– Ну и дура, – фыркнула сестра.

– Сама ты дура! – обиделась я и полезла в драку. Но с Каринкой драться прямо-таки бесполезно. Каринка оглушила меня одной левой и оставила умирать на кровати.

– Ну зачем ты к ней полезла? – зашептала мне на ухо Манька. – Жить тебе, что ли, надоело?

– Наверно, – вздохнула я.

Утром мы первым делом проверили, забрал Дед Мороз письма или нет. Конвертов на подоконнике не было.

– Ура, будет у меня собачья упряжка! – захлопала в ладоши Каринка.

– Какая собачья упряжка? – поперхнулся чаем папа.

– Такая. Большие сани и двенадцать собак. Или восемнадцать. Я буду на ней по городу разъезжать.

– Чтобы получить в подарок упряжку, нужно себя хорошо вести. А как ты себя в этом году вела?

– Отвратительно! – запрыгала Каринка вокруг стола. – Но если Дед Мороз подарит мне упряжку, я навсегда стану хорошей девочкой. Клянусь!

– Ты хотя бы один день попробуй вести себя хорошо, – вздохнула мама.

– А вот увидите! Я сегодня буду вести себя очень хорошо, как Мальвина, – обещала сестра.

– Охохо, – покачал головой папа.

Каринка тем временем намазала хлеб маслом, положила сверху кусочек брынзы, потом щедро полила бутерброд медом и откусила большой кусок.

– Никогда больше не делайте себе такие бутерброды, – выплюнула она хлеб на тарелку, – гадость какая-то получается!

Сразу после завтрака мы собрались погулять во дворе. Мама дала нам денег и попросила купить в магазине пачку поваренной соли. Когда мы, укутанные по самые брови, вышли из подъезда, то первым делом заметили Рубика из сорок восьмой квартиры. Рубик был заклятым врагом моей сестры. Она третировала его пуще остальных мальчиков и сживала со свету что есть мочи. Дело в том, что прошлым летом Рубик внезапно забыл, ЧЬЯ я сестра, и кинул в меня камень. Угодил прямо в переносицу и превратил мой и без того немаленький нос в еще более выдающийся.

– Он об этом горько пожалеет, – поклялась сестра на моем залепленном пластырем профиле. И с тех пор, где бы ни появлялся Рубик, следом из воздуха материализовалась сестра и устраивала ему взбучку. Вот и сейчас, увидев своего заклятого врага, Каринка мигом сделала боевую стойку.

– Девчонки, вы идите в магазин, а мне с ним разобраться надо, – дернула она подбородком в сторону побледневшего Рубика и двинулась вразвалочку к нему.

– Ты же обещала сегодня быть хорошей девочкой, – напомнили мы ей.

– Вот щас разберусь с ним, а дальше буду вести себя как Мальвина, – бросила через плечо Каринка.

– Все, ему не жить, – вздохнула Манька.

Нам очень хотелось понаблюдать за короткой и мучительной Рубиковой смертью, но надо было идти за солью, и мы поплелись в магазин.

Когда минут через двадцать мы вернулись домой, то застали на пороге нашей квартиры небольшую делегацию. Во главе делегации гневно клокотала колченогая тетя Сирун из тринадцатой квартиры. «Сирун» в переводе с армянского означает «красивая». Я не знаю, о чем думали родители тети Сирун, когда называли свою дочку таким именем. Потому что на примере тети Сирун можно было наглядно объяснять школьникам, что такое антоним.

Тетя Сирун была безнадежно, бескомпромиссно некрасива. И даже уродлива. Это была невысокая, очень худая женщина с отчаянно косящим правым глазом, огромным носом, плоским большим лицом и практически безгубым ртом. Ко всему прочему у нее были выпученные глаза, огненно-рыжие, вьющиеся мелким бесом волосы и бакенбарды.

За неимением личной жизни, тетя Сирун вела активную общественную. Вот и сейчас она собрала небольшую, готовую к несанкционированному митингу толпу и привела ее к дверям нашей квартиры.

– Надя, – тянула маму за руку тетя Сирун, – ты посмотри, что наделала твоя дочка, пойдем, полюбуйся.

– Которая из них? – пыталась выиграть время мама.