Две повести о тайнах истории

Приверженность к старине? Да нет же, наиболее разумное использование опыта, купленного бесконечно дорогой, трудовой ценой!

Мы часто даже не замечаем, как плотно, со всех сторон, обступает нас прошлое, — не замечаем потому, что обычно оно и в сегодняшний быт если входит, то по полному праву: как нужное и полезное. Но, к сожалению, оно продолжает цепляться за жизнь также и в тех случаях, когда уже перестало приносить пользу, а вот этого мы, как правило, долгое время не видим!..

Я слышу несколько смущенный смех в группе ученых, которым что-то очень горячо говорит инженер в форме метростроевца.

— Совершенно согласен с вами, — с экспрессией продолжает он какой-то спор, начала которого я не слыхал, — инерция — страшная сила! Но вы приглашаете меня понаблюдать, как старая форма предмета сопротивляется новому материалу, из которого его начинают изготовлять, на примере археологических находок. Вы преподносите мне объяснение листовидной формы железного меча, пришедшего на смену бронзовому. Большая ширина бронзового меча была необходимой: бронза мягче железа, узкий меч ломался бы от удара. Железный меч, которому это не грозило, продолжал, однако, на первых порах «притворяться» бронзовым, он все еще «стеснялся» быть узким, хотя, даже при своей тогдашней примитивности, все равно стоял на высшем техническом уровне. Опять-таки вы правы и в том, что нам кажутся смешными ухищрения мастера, сумевшего уже выковать железный меч, но все еще не решившегося расстаться с шириной привычного бронзового. Однако разрешите привести пример несколько более близкий. А вам не кажутся смешными вагоны первого выпуска московского метро? Обратите внимание на одну занятнейшую деталь: двери во всем составе, как вы помните, открываются и закрываются автоматически; но наряду с этим они зачем-то снабжены еще и ручками. Зачем? Представьте себе, ни за чем! Просто: раз дверь — значит, должна быть и ручка! Разве это не та же самая форма бронзового меча, перенесенная на железный? Поэтому присоединяюсь к вам: инерция — страшная сила, и особенно страшная потому, что мы ее лучше всего видим только на том, что далеко от нас… Вы, может быть, возмутитесь: как же этой ручки в вагоне метро не заметили те, кто утверждал проект?! Позвольте, однако, спросить: а вы обратили на нее внимание? Нет! Вот так же и они над нею не задумались: они привыкли к ручкам на дверях в совершенно одинаковой степени, как вы…

В группке, слушавшей метростроевца, воцарилось неловкое молчание.

— Впрочем, — сам же он и прервал его, — не менее поучителен и конец этой истории. Он более отраден — а то я, вижу, грусть на вас нагнал! Ручки существовали только в вагонах первого выпуска, потом их заметили. Тут-то им пришел конец. Бесполезные вещи — как «зайцы»: им удается занимать места полноправных пассажиров исключительно до тех пор, пока с них не догадаются спросить билет!

На заседаниях археологов не прекращаются кипучие споры. Эта страсть — оттого, что споры идут о вещах живых, а не отмерших: о том, как прошлое продолжает влиять на нас сегодня. Ведь жизнь — вся! — соткана из непрекращающейся борьбы прошлого с сегодняшним, отжившего — с нарождающимся. И чтобы успешно разоблачать то прошлое, которое уже отжило, но по-прежнему притворяется живым, надо раньше всего знать его, знать законы, по которым оно развивалось и сумело удержаться в жизни.

Вот отчего так пылки споры ученых, занимающихся как будто самой далекой от современности наукой — археологией.

Археолога на сессии, кроме загара, можно отличить от человека постороннего, пожалуй, еще по одной особенности: по «именинному» выражению лица. Если вы задержитесь у витрины с результатами экспедиции, скажем, Н. Н., то можете не спрашивать, где сам ученый. Конечно же это вон тот товарищ, который, стоя из приличия чуть поодаль, напряженно наблюдает, какое впечатление на посетителей производят выставленные им на стенде вещи. И как он ни старается скрыть от окружающих свое невольное волнение, как ни делает вид, что вовсе и не смотрит на стенд, или даже отойдет в сторону, мило с кем-нибудь беседуя, — все-таки его непреодолимо тянет поближе к своим находкам.

Профессора Артемия Владимировича Арциховского, известного исследователя древней Руси, мне впервые довелось увидеть на сессии Отделения исторических наук. Это он выставил в конференц-зале выкопанный им в Новгороде сруб колодца. И надо ли добавлять, что я Арциховского увидел, конечно, в том районе зала, где этот сруб был выставлен!

Профессор разговаривал с кем-то. Он разговаривал короткими, будто обрубленными, фразами и словно бы сердито, наклонив крутой массивный лоб, под которым глубоко сидели острые глаза, буравил собеседника упрямым взглядом. Манера Арциховского говорить производила такое впечатление, будто им давно уже взвешены все возможные возражения собеседника и оттого он сам так лаконичен.