Две сестры

— Вы это знаете? Ну да, это он мне его подарил. Найдите другого такого друга, который, живя сам со дня на день тем, что зарабатывает, ухватился бы с радостью за первый представившийся случай сделать такой подарок человеку, который никогда не будет в состоянии отплатить ему. И я не один испытал на себе его бесконечную доброту. Я бы мог назвать вам десятки людей, которых он извлек из нищеты и неизвестности, и если бы вы видели, с какой радостной готовностью, с какой крайней деликатностью он это делал! Безпечный, даже апатичный во всем, что касается его самого, он проявляет изумительную силу воли, как скоро нужно помочь другим. Когда у него самого ничего более не остается, — а это случается с ним каждый день, потому что он раздает все, что получает, — он идет к богатым и вырывает у них хлеб для бедняков. Вот теперь он собирается дать концерт. Знаете, что это значит? Когда он силой заставил меня принять мою долю бенефиса, он пойдет разузнавать о положении второстепенных артистов и, если окажется, что они бедствуют, он отдает им свою долю. И так он постоянно поступал. Зато у него нет ни замков, ни экипажей; он путешествует пешком — для своего удовольствия, как он уверяет и, как он сам в том искренно убежден, потому что ему еще ни разу в жизни не случалось раскаяться в своей щедрости и вспомнить, что он мог бы, подобно другим выскочкам-артистам, жить вельможей. Я даже думаю, что он забывает то, что дает, и заверил себя, что за мою виолончель я сам заплатил. Если бы вы знали, как деликатно он мне ее подарил! Я знал, что инструмент этот продается, но не позволял себе и мечтать о нем. «Вот что было бы нужно для твоего счастья», сказал мне Абель. — «Об этом нечего и думать. Такое сокровище можно позволить себе приобрести лишь как награду после тридцатилетних трудов и успехов». На другой день он принес мне виолончель. «Ты говоришь, что нужно тридцать лет труда, чтобы заслужить такое сокровище», — сказал он мне. — «Они у тебя впереди. Через тридцать лет ты мне заплатишь, если будешь в состоянии, а до тех пор я верю тебе в долг». На следующий год он объехал Америку и заработал, таким образом, чем заплатить за виолончель, потому что ему поверили ее на честное слово, зная, что на слово его можно положиться, как на каменную гору.

— Все это очень мило, что вы рассказываете, — заметила Ада с выражением насмешливого недоверия, — но для того, чтобы рассыпать вокруг себя благодеяния такой щедрой рукою, ваш друг должен зарабатывать сумасшедшие суммы, так как, — что вы там ни рассказывайте, — а он, как слышно, ни в чем себе не отказывает. Очень может статься, что он не охотник до вилл и роскошных экипажей, но зато, как всем известно, он большой охотник до вкусного стола и до красивых женщин.

— Молва всегда преувеличивает, — воскликнул Нувиль с невольным движением негодования. — Люди, которые не могут возвыситься до понимания характера недюжинного, вознаграждают себя тем, что рассматривают пыль, пристающую к подошве его ног. Но, как бы то ни было, я убежден, что в тот день, когда Абель действительно полюбит женщину, достойную его, он полюбит её всем существом, и если бы она захотела потребовать у него отчета в его прошлом…

— Прошлое всегда заставляет опасаться за будущее, — заметила Ада, поглядывая на меня. — И если бы я была на месте этой женщины…

— Но ты не на ее месте, — перебила я её с живостью, увлекшей меня за пределы всякой осторожности. — Что касается меня, если бы я знала эту женщину, я бы сказала ей вместе с господином Нувилем…

— Не говори, что бы ты ей сказала, — остановила меня Ада в насмешливом тоне, — если не хочешь, чтобы господин Нувиль передал все своему другу.

В эту минуту вошел Абель. Отец мой, которому, видимо, надоели эти препирательства, поспешно встал к нему на встречу и стал его упрашивать сыграть что-нибудь с Нувилем.

— Нет еще, погодите немного, — отвечал Абель. — Я пришел звать вас прогуляться. Вечер такой теплый, точно летний, на небе ни облачка, и месяц светит во все лучи. Пойдемте все. Право же, господин Оуэн, вы, как радушный хозяин, должны угостить меня этой очаровательной природой.

— Да, да, пойдемте все, — подхватил отец. — То есть, Ада… Нет, для нее еще слишком рано.

— Если вы пойдете, то и я пойду вместе с вами, — объявила Ада тоном, не допускавшим возражений.

— Так я останусь, — сказала я, садясь возле нее. — Ступайте, господа, мы вас будем ждать.

Но отец мой, обыкновенно такой кроткий, на этот раз, по-видимому, не шутя рассердился на Аду за ее деспотизм. Он принудил меня встать.

— Я желаю, дочь моя, — сказал он мне, — чтобы ты шла гулять. Мне нужно поговорить с твоей сестрой, и потому останусь с ней я.

Волей-неволей я должна была повиноваться. Едва успели мы войти в парк, как Абель с какой-то внезапной решимостью схватил меня под руку. Нувиль отстал от нас, чтобы полюбоваться ночной бабочкой, порхавшей вокруг цветка. Абель увлек меня в аллею, извивавшуюся вдоль берега реки.

— Мне необходимо поговорить с вами, — сказал он мне. — Вы не можете отказаться меня выслушать, у вас для этого нет никакой причины.